Севастопольский конвой

– Твой батальон понес значительные потери, а мой только что, накануне уничтожения батареи, сформирован. Кроме того, в штабе полка мне сказали, что из батальона ты уходишь.

– Очевидно, это не такая уж большая тайна, если об этом уже говорят даже в штабе полка.

– И предположение есть, что назначить тебя могут теперь уже не ниже, чем на должность командира полка, слишком уж ты на хорошем счету в штабе оборонительного района.

– Не исключаю и такой вариант.

– Так почему бы тебе, майор, не исключить и еще один вариант? Тебе наверняка понадобятся заместители командира полка, начальник штаба, в крайнем случае… Понимаешь, к чему клоню? Да мы с тобой на эту тему уже говорили.

– А не опасаетесь, майор, что вам трудно будет терпеть меня в одном полку, рядом с собой?

Кречет проворчал нечто нечленораздельное, натужно посопел в трубку и, процеживая каждое слово сквозь сжатые зубы, проговорил:

– Напрасно ты так, Гродов. Карьеру в одиночку не делают. Вчера я был твоим командиром, завтра ты станешь моим, а послезавтра – поди знай… Поддерживать нужно друг друга, комбат; не нам первым идти таким образом к генеральским лампасам. Большими друзьями мы с тобой так и не стали, не сложилось, но ведь и врагами тоже не были. Так что ты подумай, Гродов, подумай…

– Уже подумал, но только вот о чем. Перед уничтожением моей батареи вы признались, что имеется небольшой запас противопехотных и противотанковых мин, а также два профессиональных минера.

– И сейчас не отрицаю: имеются, – неуверенно отреагировал Кречет, совершенно не ожидая, что разговор может завершиться столь неожиданной просьбой. – И мины, и минеры. Тут все подтрибунально, майор Гродов, – с явным вызовом возвестил бывший командир дивизиона.

– Так переправьте их сюда, майор Кречет, – в тон ему предложил Дмитрий. – Окопы и огневые точки мы засыплем лишь наполовину, а чтобы испортить противнику праздник захвата русских позиций, оставим несколько кровавых сюрпризов. Пока румыны будут подсчитывать потери да приходить в себя после легкой добычи почти готовой линии обороны, мы успеем основательно обосноваться на новых рубежах. А главное, выиграем время; при хорошем раскладе наши батальоны получат еще один день передышки.

Кречет недовольно покряхтел, как жадный собственник, которому приходится отрывать от себя последнее, однако возразить так и не решился.

– В общем-то, дельное предложение, майор Гродов. Сейчас направлю тебе минеров и нескольких солдат-носильщиков с минами. В самом деле, почему бы еще немного не попридержать противника на твоем рубеже?

– Вот и будем считать, что с этой общей операции мы и начнем по-настоящему воспринимать и понимать друг друга, майор Кречет.

– Что ж, давай, будем считать, – остался доволен этим предложением бывший комдив, все еще не терявший надежды найти с неуступчивым комбатом некий «общий язык».

Завершив разговор, Гродов вызвал к себе в штабной грот Владыку и Куршинова и приказал: как только начнет темнеть, все до единого бойцы должны, не привлекая внимания врага, полузасыпать свой участок окопа, а также артиллерийские позиции. Именно полузасыпать, чтобы соблазнить противника легким восстановлением траншей. После этого первой уходит батарея, затем все три роты, кроме взвода мичмана Юраша. Его бойцы, маскируясь в складках местности, до утра остаются в засаде. Но уже за линией обороны и минным полем, которое комбат наметил устроить не со стороны противника, а в тыловой части их нынешних позиций, которую румынам придется преодолевать уже во время атаки.

Отдав еще несколько распоряжений по подготовке к отступлению, майор велел ординарцу разбудить себя, как только прибудут минеры, прилег на свою лежанку, и почти мгновенно уснул. В последние дни он почти постоянно чувствовал усталость, но эта ночь, проведенная в стычках с вражеским десантом и в штурме острова, казалось, окончательно выбила его из колеи.

Однако проснуться пришлось еще до того, как появились минеры. Его разбудил шум у завешенного солдатским одеялом входа.

– Что там происходит? – недовольно поинтересовался он у ординарца, который из-за ранения все еще по совместительству, оставался дежурным телефонистом.

– Двое бойцов из роты Лиханова привели какую-то молодую женщину. У лимана выловили.

– Какую еще женщину? – не спешил комбат ни подниматься, ни даже открывать глаза.

– Обычную. Только вооруженную. Может, партизанка или диверсантка – поди знай? Оружия не отдает, угрожает всех перестрелять и требует встречи с вами.

– Если угрожает всех перестрелять, тогда конечно… – При свете керосинки Гродов взглянул на часы: стрелки показывали начало одиннадцатого. Сквозь просвет между занавесью и стенкой грота на КП проникало голубоватое лунное сияние.

– Я сказал, чтобы не впускали ее на КП, пока вы не проснетесь. Но никак не может угомониться.

– Разоружить ее не пробовали? – поинтересовался майор, поднимаясь с лежанки.

– Силой, что ли? Не стрелять же в нее.

И в ту же минуту комбат услышал, как суровый женский голос кого-то предупредил: «Если кто-либо из вас притронется, пристрелю!» Причем прозвучали эти слова внушающе.