Севастопольский вальс

Про то, что главной мишенью будет «Егерь», ни Хулиович, ни я не сомневались – ведь именно там остались почти все морпехи. Сан-Хуан немедленно приказал всем лишним, кроме часовых и матросов, очистить палубу обоих пароходов. Так как Паша с Васей занялись ремонтом изрядно потрепанного, но не побежденного «Инспектора», я послал на нос нашего «Курьера» второго морпеха, Леню Куусилайнена, с пулеметом, а сам перебрался на баржу. И тут я увидел, что на борт парохода карабкается десяток «охотников». Я грозно крикнул им: «Куда вы прете?», на что сержант Сигурдссон ответил:

– Господин лейтенант, это те, кто побывал в заведении мадам Беаты Шидловой. У двоих из них теперь какие-то насекомые… ну… там. Чешется все, просто невозможно терпеть. Я решил срочно отправить их к врачу.

Я выругался и решил – пусть эти жертвы лобковых вшей посетят нашего эскулапа, приказав им:

– Всем оставаться на пароходе в трюме, пока не будет команда «выходить»! И взять с собой оружие.

А сам расчехлил «Тигр», забрался внутрь, открыл люк на крыше и установил на турель «Печенег». Так, на всякий случай…

«Егерь» уже скрылся за поворотом реки, и «Курьер» потихоньку стал набирать ход. Но расстояние между нами не сокращалось. Через полчаса я увидел, как на палубу «Курьера» выползла «сладкая парочка» – Ник и Маша, без оружия, но с видеокамерами. Ну, хоть за руки друг друга не держат, как первоклассники, подумал я и заорал:

– А ну обратно вниз!

Они обернулись, посмотрели на меня, и Маша крикнула:

– Костя, извини, но нам нужно срочно подзарядить аппаратуру от солнечных батарей. Подключим и вернемся в трюм. Мы пригнемся, не бойся.

Пока они возились, весь десяток бывших клиентов «веселого дома» пани Шидловой выбрались снова на палубу «Курьера». Я высунулся из люка «Тигра» и только набрал воздух в легкие, попутно вспоминая все известные мне финские и шведские ругательства, как услышал два пушечных выстрела.

…Эти чертовы поляки все же переиграли нас. Они умело замаскировались в прибрежных кустах, разместив там не только стрелков, но и две пушки, правда, небольшого калибра. Видимо, орудия были припрятаны еще с времен мятежа 1830–1831 годов в фольварке какого-то запасливого пана. А чтобы не воевать с обоими пароходами сразу, поляки подождали, пока «Егерь» скроется за поворотом, и лишь тогда начали обстрел «Курьера».

Ядро, прилетевшее с левой стороны канала, вынесло кусок фальшборта, а второй выстрел – справа – зарядом картечи уложил наповал троих «охотников» и ранил еще нескольких. Я заорал что есть сил:

– Ложись! Стрелкам – огонь по орудийным расчетам!

Неожиданно для меня Маша схватила винтовку одного из убитых финских «охотников», присела за фальшборт и, выцелив кого-то в кустах, выстрелила. Потом схватила вторую винтовку и снова выстрелила… Пушечной пальбы больше слышно не было. Ник, тоже подобрав чью-то винтовку, зачем-то сиганул за борт и по пояс в воде побрел к берегу, до которого было не более двух-трех метров. Только я подумал – ну вот, эта сука заморская драпает, словно крыса с тонущего корабля, как навстречу ему из кустов выскочил здоровенный поляк с саблей в руках. Ник тупо жал пальцем на спусковой крючок, но выстрела не было.

«Дубина штатовская, – подумал я, – не догадывается, что надо взвести курок…» Неожиданно Ник поднялся перекатом, схватил винтовку за ствол и с боевым воплем, словно какой-то апач или ирокез, изо всей силы врезал ею по голове поляка, примерно так, как американцы битой лупят по бейсбольному мячу. Поляк упал – потом выяснилось, что Ник проломил ему черепушку – и наш «бэттер» помчался дальше. Я услышал в кустах еще один удар и чей-то истошный крик. Пароход переместился вверх по течению, баржа за ним, и я увидел на берегу брошенную пушку, рядом с ней – мертвого поляка и Ника со стволом ружья, приклад которого был разбит вдребезги. Он тупо посмотрел на останки своего оружия, отбросил его в сторону, нагнувшись, подобрал фузею убитого ляха и выстрелил в упор по набегавшему на него высокому парню в яркой желтой куртке и в шапке-«конфедератке». Тот взмахнул руками и рухнул как подкошенный – пуля угодила ему прямо в лицо. Третий поляк при виде этого зрелища бухнулся на колени и испуганно задрал руки «до гуры».

Леня стрелял по левому берегу, я же выцеливал из «печенега» тех, кто был справа, и бил по ним короткими очередями. Тем временем к Нику подбежали два чудом уцелевших финна и сноровисто связали пленника. А наш русский пиндос, схватив отложенный в сторону одним из «охотников» штуцер, помчался куда-то вдаль. Неожиданно мы услышали топот копыт, а потом выстрел. Через полминуты я увидел лежащего под бьющейся в агонии лошадью человека, целившегося из пистолета во мчащегося на него Ника. «Ложись!» – заорал я, но проклятый супостат все же сумел достать из седельной кобуры одной рукой – вторая у него, похоже, была сломана при падении – двуствольный пистолет и выстрелил из него. Предплечье Ника окрасилось кровью, но он рывком сократил дистанцию и, подбежав к поляку, выбил прикладом из его руки оружие.

Тот истошно заорал.