Маргарет медленно прочитала поблекшие строки. Судя по всему, письмо свидетельствовало о мелочном деспотизме капитана Рейда, описанном в состоянии возбуждения после недавней ссоры. В то время как матросы находились на снастях главного топселя, тот приказал всем немедленно спуститься и пригрозил нещадно высечь плетьми того, кто замешкается. Матрос, который оказался выше всех, не имел возможности обогнать товарищей и в то же время смертельно боялся позора порки, поэтому бросился вниз, чтобы ухватиться за нижний канат, однако промахнулся и без чувств рухнул на палубу. Спустя несколько часов несчастный скончался, а негодование команды достигло точки кипения. В это время, возмущенный до глубины души, Фредерик Хейл написал о трагедии родителям.
— Однако этот откровенный рассказ мы получили уже после того, как услышали о бунте на корабле. Бедный Фред! Хочу верить, что письмо принесло ему облегчение, хотя он и не знал, как его отправить. А потом газеты сообщили — то есть задолго до того, как пришло письмо, — о жестоком бунте на борту «Рассела». Якобы мятежники захватили корабль и превратили в пиратское судно, а капитана Рейда вместе с несколькими офицерами посадили в шлюпку и пустили на волю волн. Имена их известны, потому что вскоре лодку заметили с парохода Вест-Индской компании. О, Маргарет! Как же мы с отцом страдали, не найдя в списке имени сына. Думали, что произошла ошибка. Бедный Фред был таким хорошим мальчиком! Если бы не его горячность! Надеялись, что фамилия Карр — опечатка, и на ее месте должна значиться фамилия Хейл. Репортеры так неаккуратны! На следующий день, рано утром, папа пошел пешком в Саутгемптон за свежими газетами. А я не смогла усидеть дома и отправилась ему навстречу. Появился Ричард очень поздно — намного позже, чем я ожидала. Шел медленно, с бессильно повисшими руками и поникшей головой. Казалось, каждый шаг дается ему с огромным трудом. Даже сейчас ясно помню эту тяжкую минуту.
— Не продолжай, мама. Я все понимаю. — Маргарет нежно прильнула к матери и поцеловала в щеку.
— Нет, ты не можешь понять. Никто не сможет понять, если не видел его своими глазами. Я едва нашла силы встать и сделать несколько шагов навстречу: все вдруг закружилось. Когда подошла, он не произнес ни слова и даже не удивился, увидев меня в трех милях от дома — возле Олдема, под старым буком, — а просто взял за руку и начал гладить ладонь, как будто старался успокоить перед очень тяжелым ударом. А когда я задрожала так, что не смогла говорить, он обнял меня, склонил голову на плечо и разрыдался так страшно, с таким трагизмом, что я замерла и шепотом попросила поделиться со мной своим горем. Тогда непослушной рукой, словно ею двигал кто-то посторонний, он протянул мне газету. Едва прочитав статью, в которой нашего мальчика называли предателем самой черной масти, жестоким позором для всех моряков, я порвала газету на мелкие кусочки! Кажется, даже грызла зубами, но не плакала, не могла. Щеки горели огнем, глаза выскакивали из орбит. Твой отец смотрел на меня с такой тоской и безысходностью! Я сказала, что не верю, что все это ложь, и не ошиблась. Спустя несколько месяцев пришло это письмо, и стало ясно, что спровоцировало поступок Фредерика. Он защищал не себя, не свои раны, высказал капитану Рейду все, что думает, и события вышли из-под контроля, но большинство членов команды его поддержали.
— Знаешь, Маргарет, — продолжила миссис Хейл слабым, изможденным, дрожащим голосом, — я рада за сына: горжусь, что он нашел силы выступить против несправедливости, а не остался лишь примерным офицером.
— А я горжусь братом, — твердо, решительно заявила Маргарет. — Верность и покорность мудрости и справедливости — прекрасные качества, но еще достойнее выступить против деспотической власти, жестоко примененной не к нам самим, а к другим — более беспомощным созданиям.
— Ах как хочется увидеть Фредерика еще раз… хотя бы однажды, ведь он — мой первенец.
Слова прозвучали тоскливо и в то же время смущенно: казалось, своим страстным желанием мать обижает второго ребенка, — но сама Маргарет этого даже не заметила, поскольку думала об одном: как исполнить заветную мечту матери.
— Прошло уже лет шесть-семь. Будут ли его преследовать, мама? Если бы Фредерик появился и предстал перед судом, какое наказание ему бы вынесли? Он мог бы предъявить доказательства провокации.
— Напрасно, — покачала головой миссис Хейл. — Некоторые из матросов, поддержавших Фредерика, были схвачены. Их судили на борту корабля «Амиция». Все они рассказали одну и ту же историю, совпадающую с письмом Фредерика, но это не помогло.
И тут — впервые за время долгого разговора — миссис Хейл заплакала, но что-то все же заставило Маргарет задать страшный вопрос, ответ на который она предвидела:
— Что с ними случилось, мама?
— Всех повесили на нок-рее, — с мрачной торжественностью изрекла миссис Хейл. — Но хуже всего то, что, приговаривая несчастных к смерти, судья заявил, что матросы пострадали из-за офицеров, которые ввели их в заблуждение.
Мать и дочь надолго умолкли.