Север — Юг. Сценарии обозримого будущего

Сегодня мы имеем нечто прямо противоположное. Сегодня не в одной сфере транслируемого профессионального текста народ не находит подтверждения ни своего опыта, ни своих ценностей, ни своих ожиданий. Там примитивная чувственность, которая присутствует в насыщенных порнографией фильмах, в сценах насилия, в бесконечных телебоевиках, разумеется, легкодоступная пониманию для профанного массового сознания, но тем не менее процесс идентификации с нею остается заблокированным. Народ ощущает, что это — не его чувственность, что ему предлагают духовную ценностную капитуляцию, требуют богохульства. Дело в том, что "телесность" сама по себе никогда не может стать народом-субстанцией, скрепленной традицией и общими, не всегда проговоренными смыслами и ценностями. Телесность "номиналистична" и индивидуалистична, она по-животному разъединяет, а не объединяет, и потому всякие капитуляции перед нею, забвение духовных и ценностных приоритетов приводит к превращению народа в толпу одиночек и в конечном счете — в придорожную пыль. Это вполне устраивает тех, кто ведет глобальную гражданскую войну с народами и перечеркивает великий принцип народного суверенитета в политике, в опыте государственного и культурного строительства. Но это не может устраивать сами народы, равно как и тех профессионалов духовного производства, которые осознают, что без народа их деятельность в конечном счете утрачивает всякий смысл, как церковь утрачивает смысл, не имея прихожан. Уже сегодня мы имеем свидетельства неслыханного кризиса духовного производства, связанного с катастрофическим падением тиража серьезных журналов, книг, театральной и кинематографической аудитории. Постмодернистская "телесность" как новое кредо профессионалов духовного производства не расширила, а сузила ареал Слова (с большой буквы), равно как и привела к многозначительному понижению статуса интеллигенции. Уточним понятия: здесь имеется в виду не материальный статус, который может интересовать интеллигенцию в не столько профессиональном, сколько в обыденном житейском смысле, а то, что относится к духовному первородству, к влиянию интеллигентского сословия как несущего отсвет древних функций священства и пророчества.

Выход, по всей видимости, состоит в том, чтобы заново превратить церковь в центральный институт, вокруг которого сосредоточивалось бы профессиональное производство "текстов культуры". Только церковь, прочно связанная с великой монотеистической традицией, может отбить нынешний "реванш телесности" и разнузданной чувственности и спасти человечество от впадения в скотоподобное состояние. И, конечно, при этом речь идет не о многочисленных новых церквях "нетрадиционных" религий, в большинстве которых постмодернистская телесность еще раз торжествует свою победу над духом, а именно о традиционной церкви великих монотеистических религий. Если народно-демократические движения и революции XIX–XX веков протекали как антицерковные, направляемые атеистической интеллигенцией, то глобальные народные движения нового века, несомненно, ознаменуются возвращением к "фундаментализму".

Великая монотеистическая традиция — вот единственная оставшаяся у человечества гарантия грядущего духовного восстановления и возвышения. Ей предстоит выполнить по меньшей мере три задачи. Первая из них — отбить накат вестернизации, грозящий народам осажденного "Юга" полной деморализацией и декультурацией. Компрадорские элиты, взявшиеся реформировать и модернизировать свои страны по западному образцу, отбивают у населения культурную память о собственном великом прошлом, собственной великой письменной традиции, но при этом они так и не обеспечили сколько-нибудь полноценную причастность к западной великой письменной традиции. В результате народы рискуют оказаться вне великой культурной традиции вообще. Церковь как институт только и может взять на себя задачу преодоления кризиса посредством нового обращения к великой письменной традиции. В восточнославянском регионе это, главным образом, традиция "греческая", православная, связанная с восточной патристикой; в тюркском, иранском, арабском регионах — традиция мусульманская; в Индостане и на Дальнем Востоке — индо- или конфуцианско-буддийская. Эти традиции позволяют, с одной стороны, преодолеть нынешний рецидив этноцентризма, архаичной племенной морали, ибо великие письменные традиции изначально создавались как суперэтнические духовно-ценностные синтезы, а с другой стороны, могут стать основой не имитационных, а подлинных модернизаций, учитывающих собственные возможности и специфику.