Однако выбраться из толпы оказалось непросто. Когда очередной сельский здоровяк пытался остановить его, дабы сообщить, как ему, здоровяку, понравился поединок, и каким ловким ходом было садануть противника щитом, хотя в дни его молодости то и дело применялись приемы и более удачные, Агнара наконец догнала слегка запыхавшаяся женщина с большой серебряной чашей и прерывающимся голосом предложила ему утолить жажду. При этом взгляд, которым она одарила викинга, был неласковым и даже вызывающим, — мол, раз положено, я, конечно, буду вежлива, но какая ж ты свинья, воин, что заставляешь меня, будто девочку, бегать за тобой с лоханкой!
Молодой мастер хотел было обогнуть настойчивую женщину и убраться куда-нибудь, где не так много народу, но вспомнил, что по дороге сюда не видел ни реки, ни ручейков, а до источника далеко, и найдет ли он дорогу сразу — неизвестно. Поэтому он все-таки остановился, запустил ладони в чашу и старательно умылся. Щеку сразу окатило жгучей болью, но скандинав воспринял эту боль, как нечто постороннее, не имеющее к нему прямого отношения, с полнейшим равнодушием.
Женщина, предложившая ему напиться, ошеломленно следила за его действиями, потом заглянула в чашу — ее содержимое окрасилось в грязно-красный цвет и стало явно непригодным для питья, — и только открыла рот, чтоб поставить этого наглого, не знающего приличий и традиций чужака на место, как ее мягко отодвинул в сторону старик-друид. Он же выхватил у нее из рук чашу и небрежно выплеснул ее содержимое на землю.
— И правильно, — усмехнулся жрец леса. — Нечего потчевать одержавшего победу воина толикой иарнгуала с березовым соком. Подайте ему жбан пива, и покрепче!
«Так вот почему жжет», — безразлично подумал скандинав, вспоминая, как однажды в Нейстрии, после боя. ему промывали рану крепким вином, и ощущения были похожие. Впрочем, кажется, для заживления это полезно…
Агнару кто-то притащил большую глиняную кружку с шапкой упругой пены, которая расплескивалась на окружающих, пока усердный селянин бежал от «стола». Викинг вздохнул, но кружку принял и осушил буквально за пару глотков. Отер рот тыльной стороной ладони и, прищурившись, посмотрел на старика-друида. Тот тоже слегка прищурился, так что они обменялись очень похожими взглядами.
— Иногда мне очень хочется убить тебя. Сейчас — особенно, — насколько возможно мягко сообщил ему молодой мастер.
К его удивлению Луитех добродушно усмехнулся и слегка кивнул головой.
— Это вполне объяснимо. Скажу больше — ты не представляешь, сколько раз в годы своей юности мне хотелось прикончить своего учителя.
— Ты мне не учитель.
— Ну, как знать…
Старик улыбнулся примирительно, и Агнару даже расхотелось бить его. К тому же старых людей действительно бить зазорно, — это ему доходчиво втолковал тот старик, которого он, еще тринадцатилетним мальчишкой, грубо пытался прогнать от порога дома, и от которого за это получил по ушам. Викингу даже показалось, что он понимает смысл сказанных друидом слов: пусть я не учу тебя друидическим премудростям, но для тебя я стал одним из тех препятствий, которые надо научиться обходить, а значит, стал твоим учителем.
«В этом ты прав, — подумал скандинав, улыбаясь Луитеху в ответ. — Я найду способ вырваться из-под твоей власти и стану свободным. И, конечно, припомню тебе все — в том числе и смерть этого парня»…
Он уже успел забыть, как звали убитого им противника.
А потом вдруг он увидел Маху. Она стояла в стороне, ласково наблюдая за тем, как вокруг него мельтешат мужчины и женщины, и сама подойти к нему не стремилась, но и не уходила. Агнар растолкал тех, кто мешал ему подойти к ней, остановился было на полдороге, ибо ему было стыдно подходить к ней, сначала не приведя себя в порядок, но она поняла его намерение и шагнула к нему, вынимая руки из-за широкого кушака, свободно лежащего на бедрах. В пальцах у нее оказался небольшой сверток.
— Хочешь привести тебя в порядок? — спросила она, кивая на его щеку.
— А ты можешь? — он вспомнил о ране и сообразил, что именно из-за нее не торопился одеть праздничный наряд — рубашку, плащ, украшения, которые сделал для себя сам. Хоть он никогда не вникал в женские труды, но знал, сколько времени и усилий требует изготовление любого праздничного наряда, и поэтому неосознанно следил за тем, чтобы обращаться с ним поаккуратнее, не пачкать кровью.
— Конечно, могу, — ответила она. — Отойдем?
Сейчас она обращалась с ним властно, как мать с сыном — отвела в сторонку, усадила на обрубок бревна и шлепнула по рукам, когда он попытался помешать ей брызгать на рану чем-то бесцветным, остро пахнущим и жгучим.
— Как ты себя ведешь, воин? — спросила она с необидной насмешкой. — Неужели ты боишься боли?
— При чем тут боль, — хмуро возразил он, безропотно терпя постепенно затихающее пощипывание в ране. — Что это такое?
— Это средство, которое убивает гниль — ту, что может завестись в ране и вызвать истечение гноя. Впрочем, тебе-то зачем знать об этом? Разве ты лекарь?
— Я не лекарь, но мне интересно. Наши целители изгоняют гной из раны вином или каленым железом.