Северка

А еще месяца через четыре я сам зашел к особисту (это был уже другой человек) и заложил одного технического работника. На нашей зоне появилась группа гражданских спецов. Дня три они чем-то занимались в одном из закрытых боксов. Рядовых туда не пускали. Мы как всегда что-то мели или убирали перед другими боксами. То ли я раньше освободился, то ли куда-то послали. Выхожу с зоны вижу – отъезжает рафик с технарями. Старлей сказал мне – садись, они едут на КПП мимо казармы. Сел. Едут человек семь. Один дядя специалист, лет пятидесяти уставился на меня с улыбкой и без вступлений стал рассказывать какие-то ракетные подробности. Слушаю и не знаю, что делать. И терминов не понимаю, и не понимаю, зачем он это мне рассказывает. Другие пассажиры молчат. Как только дядя замолкает, я отворачиваю голову в окошко – может, теперь замолчит. Вскоре я вышел. Несколько дней думал, сходил к особисту и все рассказал ему.

Не ради чинов и наград, ради спасения отечества.

В армии хорошо развита сеть стукачей. Свои стукачи есть у особиста и у замполита. Замполиту нужно знать, что происходит в части раньше особиста, чтобы принять меры и не допустить выноса ссора из избы.

Стукачи не только среди солдат, но и среди офицеров и это грустно.

Солдат через два года уволится, а офицерам всю жизнь служить с этими и делать вид, что не понимают, кто они. На офицеров можно давить ссылкой на Новую Землю. Вообще многие из них мало эмоциональны и закрыты из-за страха перед доносами, а не потому, что тупые. К этому их приучило еще училище.

В тот раз, когда у нас был разговор о наркомане Пете, особист между прочим сказал мне что люди, которые с ним связаны, знают ключевую фразу, что-то вроде: 'Как на счет халвы, матрас', если услышу ее, ничего не надо делать, просто надо знать, это 'наш' человек. Не думал, что услышу ее от офицера. Один лейтенант обронил эту фразу, в разговоре со мной. Мы в штабе сидели, я – посыльным, он

– дежурным. Послышалось? Нет. Точно она. Лейтенант вставил ее в разговор, никак не связывая с предыдущим и последующим. И продолжал говорить, как ни в чем не бывало. Я посмотрел на него. Лицо его нисколько не изменилось. Возможно, таким способом особист хотел показать 'какая могущественная у него сеть'. Стукачей награждают и облегчают им условия службы. После приказа об увольнении тридцать дембелей уезжают не все вдруг, а партиями в течение двух месяцев.

Стукачи едут в первых рядах, затесавшись среди воинов-отличников. Не представляю себе, что стучать может какой-нибудь сержант. По-моему, это невозможно. Засвеченных стукачей переводят в другие части. Это всем известно. Поэтому к каждому вновь прибывшему в часть не новобранцу солдаты относятся с осторожностью.

Прошло три месяца как я служу в дивизионе. Утренний развод. Плац.

Вокруг одинаковые шинели и шапки. Командиры что-то бубнят – отдают рапорта. Смотрю в гороховую шинель на спине впереди и думаю, неужели это правда, неужели все это со мной? Не верится. Вплоть до весны я надеялся, что вот-вот поджелудочная моя не выдержит солдатской пищи, и меня комиссуют. Посмотрим, что же тогда скажут эти умники из горвоенкомата, которые отправили меня сюда.

Но поджелудочная меня совсем не беспокоит, и я забыл про нее. А после полугода службы мысли мои изменились: 'надо же, вот, сколько уже прослужил'. И только скучаю по дому. Если курю один в туалете, то концом горящей сигареты выписываю на кафельной плитке цифры оставшихся до дома часов и минут. Цифры настолько бледные, что кроме меня, их никто не рассмотрит. Записи эти делаю не ежедневно, а как получится. Приятно прийти через четыре – семь дней и ощутить, сколько уже отвалилось. Особенно приятно, когда меняется порядок числа.

День в дивизионе похож один на другой. В первое время муштра на плацу. Два раза в неделю три часа занятий в помещении. Пишем конспекты о роли партии, о строительстве вооруженных сил, зубрим уставы. Для этого в казарме есть ленинская комната, вся завешанная плакатами и лозунгами. На окнах красные шторы, на полу – линолеум.

Здесь даже акустика другая. В углу огромная белая голова Ленина без туловища, как на железном рубле.

Оказывается, до 30-х годов советская армия строилась по милиционному принципу. То есть люди служили в том же районе, где жили. Это такой важный момент, а я узнаю о нем впервые. В школе об этом не говорили. При милиционном принципе красноармейцы могли задуматься в иных случаях: служить ли родине – подавлять крестьянские восстания в своем уезде, участвовать в продразверстке или защищать крестьян и рабочих своего края, области. Партия решила покончить с этим безобразием. Лучше использовать войска как наемников. Латышскими стрелками бороться против тамбовских крестьян, а тамбовскими солдатами против костромских крестьян и так далее.

Много времени уходит на хозяйственные работы в казарме, на территории дивизиона и на зоне, в боксах с тягачами.

Ходим в наряды. Особенно хорош наряд по столовой, который выпадает группе каждые пять дней, потому что всего групп – пять.