Северная корона

Но не говорить на свою коронную тему для Пощалыгина было выше сил. Чтобы не раздражать Сергея, он в свободное время повадился в соседние взводы.

Одно мешало Пощалыгину наслаждаться бытием — тактические зажатия. Ох там и давали жизни! Как начнут гонять — перебежка, окапывание, атака, рукопашная. Гоняет сержант Сабиров — выслуживается, черномазый, гоняет лейтенант, гоняет командир роты. А комбат и старший лейтенант Муравьев? Тоже будь здоров! Комбату палец в рот не суй: заприметил, что Пощалыгин переползает неправильно, и подскочил, упал рядом, давай изображать, как нужно ползать, а после заставил раз десять проползти по-пластунски. А нервный… Как крикнет: «Вы не боец, вы мешок с салом!»

Пощалыгин был прав: капитан Наймушин нервничал.

Причины тому имелись. Во-первых, подразделение сколачивалось медленнее, чем требовалось. А что ж удивляться? Бойцы и командиры — самые разные. Именно: вся дивизия такая. Ее сформировали из двух стрелковых бригад: фронтовой — в зимнем наступлении от нее остались рожки да ножки, немного сержантов, солдат, — и тыловой, из Туркмении, — народ необстрелянный, любых возрастов и национальностей. Подкинули и маршевую роту — люди оттуда подразболтанные. Тут бы и заняться сколачиванием батальона, чтобы превратить эту разношерстную массу в боеготовное подразделение. Так нет: замучили сборами. Сборы замполитов батальонов-ну, это терпимо, без Орлова проживем, сборы фельдшеров, сборы ручных пулеметчиков, сборы химинструкторов, сборы агитаторов, сборы бронебойщиков, сборы редакторов боевых листков. Черт подери, каких только сборов нет! Пользы от них — кот наплакал, а людей отрывают.

Во-вторых, натянутые отношения с командиром полка. Шарлапов зажимает его, именно зажимает. Не угодишь старикану. Волынил с утверждением, как будто он, капитан Наймушин, не достоин быть командиром батальона. Еще вопрос: кто из них грамотнее и опытнее в военном деле. Как-никак Шарлапов из запаса, а Наймушин кадровый, на войне с первого дня. Сухарь этот Шарлапов, всем недоволен. Хотя нет, Хомякова, комбата-три, вечно хвалит. Любимчик.

И наконец, Наташа. Что ей нужно? Признаю: получилось неладное. Виноват. Но она держится так, словно я вымаливаю у нее что-то. Обижена, оскорблена? Можно и простить. Но не хочет — не надо, у меня тоже гордость. Были женщины до нее, будут и после. С Риточкой из строевого отделения определенно намечается: глазки строит. А зачем мне Рита?

И все-таки Наймушин еще раз пришел в санроту Шарлапова, вежливо, но суховато поздоровавшись с ним, удалилась; он дернул вверх подбородком, подчеркнуто откозырял. Откинув занавеску-простыню, вышла Наташа. То улыбаясь, то хмурясь, пощипывая каштановый усик, он заговорил. Она прервала:

— Нам не о чем вести речи. И… не приходите больше, Никогда.

Желваки запрыгали у Наймушина, но он сдержался и, не попрощавшись, направился к выходу.

Давно установилось вёдро. Лишь несколько дней — окно в этой теплыни — охолодало, цвела черемуха. Сейчас в ее цвету речные берега. Наймушин догадался, встретив Муравьева и Катю с охапками черемухи: были на реке. Катя, жеманничая, спрятала лицо в будто усыпанные снегом лепестки, Муравьев сказал:

— Товарищ капитан, звонили из полка: кто был на сборах, возвращаются.

— Давно пора, — хмуро отозвался Наймушин. — Эти сборы у меня в печенках.

— Полагаю, товарищ капитан, марш предстоит.

— Давно пора. Стоим чуть не месяц.

Полк выступил с темнотой. Перед маршем в подразделениях состоялись собрания. Было оно и в роте Чередовского.

— Марш — к передовой, — сказал ротный. — Задача: не дать противнику обнаружить нас. Подогнать снаряжение. Чтоб ничего не гремело, не звякало. Курить — в ладони. Чтоб огонька — ни-ни. Двигаться будем ночами, иногда — днем, лесом. И чтоб ни одного отставшего!

За ротным выступил Караханов. Он добавил:

— Взаимная выручка — вот что главное. Помогать друг другу!

Поднялся Чибисов, мужественный, страстный:

— Товарищи бойцы, оправдаем доверие Родины — проведем переход достойно! Покажем русскую выносливость, силу, бодрость духа! Если сосед оступился, поддержи! Если устал, помоги ему! Вперед, к фронту, на ратные подвиги!

Ночь непроглядна. Отведи руку — пальцев не различишь. По разъезженной просеке колонна вытягивается из лесу. В поле посветлее, зато дорога разбита сильней. Приходится ступать осторожно, чтобы не споткнуться о засохшие грязевые наросты на колее, не попасть в выбоины. Топот, многогрудное дыхание, приглушенный говорок; не смысля в звуковой маскировке, заливчато ржут обозные лошади, им откликаются коняги, тянущие пушки.