Северная корона

— Понимаете, доктор, ночевали в лесу — и вот клещ. К вам направили…

— Так, так. Ну-ка!

Сергей, конфузясь, разделся. Врач мельком взглянула и позвала:

— Старшина Кривенко!

Из дальнего угла, откинув занавеску-простыню, вышла девушка, Сергей тотчас признал ее: была с комбатом, когда он пробу снимал, — синие, озерные глаза, которые все вбирают в себя. Наташа.

Завязывая на ходу тесемки, Наташа приблизилась к врачу, выслушала, что следует сделать. Затем отвела Сергея к соседнему столику, выкрашенному в белесоватый, больничный цвет, а женщина-капитан, низко наклонившись к тетрадке, вновь принялась писать, бормоча: «Докладываю одновременно, что по состоянию… на 28 апреля сего года… укомплектованность санитарной роты…»

Наташа пинцетом по частям вытащила клеща, смазала ранку йодом.

— Все, товарищ боец. Вы свободны.

И скрылась за занавеской. Сергей не успел и спасибо ей сказать. Оп поблагодарил врача и, нахлобучив пилотку, выбрался наружу.

Дождь не прекратился. Аспидные тучи цеплялись за верхушки разнолесья, вспарывали себе брюхо, и казалось, как раз поэтому из них льется. Ненароком заденешь ветвь — тебя окатит, как из душа. Это помимо дождя, так сказать, сверх нормы.

Сергей усмехнулся, заторопился: вот-вот темь, добраться бы до роты, а то заплутаешь. Хлюпала грязь с засосом, муторно. Путь пересекло отделение автоматчиков в плащ-палатках, и под их сапогами сытно, по-свинячьи чавкало.

Ну погодка! Тоска. Стоило ли месить грязищу и мокнуть из-за этакой ерунды — клеща? Разве что лицезрел Шарлапову и Наташу. Сергей опять попробовал усмехнуться, однако усмешки не получилось: губы только дрогнули.

Вообще-то девушка симпатичная. Глаза хорошие. Пока она возилась с ним, Сергей украдкой присматривался: ресницы опущены, в подглазьях тени, рот сомкнут. Тогда, у кухни, с комбатом, она была веселее. Наверное, с капитаном интереснее.

Но Сергей не мог и предположить, что сейчас, когда он выдирал ботинки из месива на просеке и размышлял так, Наташа подумала о нем.

Она полулежала на койке, сцепив на шее пальцы. По прозрачному целлулоидному оконцу извилинами стекали капли. Как слезы. Но слез-то уже и не было. Было другое — странная пустота в сердце. И в сердце же, в какой-то его части, не смешиваясь с этой пустотой, а будто само по себе, — неверие. Неужели никому нельзя довериться, никому? И этот молодой боец… Зачем он на нее смотрит? Что ему нужно? Это известно — что ему нужно.

Вероятно, так на нее смотрел и капитан Наймушин. Подозревала ли она, догадывалась ли, что он может подумать о ней так плохо. Ведь она и прежде бывала в мужских компаниях, разные попадались люди — на войне много всяких. Некоторые робели, некоторые ухаживали, некоторые приставали.

На другой половине палатки скрипела пером Шарлапова, бормотали дождевые ручьи, и это было невыносимо. Ей, Наталии Кривенко, хотелось закричать от боли и горя. Но она молчала.

И снова вставало вчерашнее.

Наташа собиралась постирать белье, когда зашла Катя — и фамилии-то ее не знает. Знает лишь, что телефонистка в батальоне Наймушина, при встречах обязательно посудачит о чем-либо, похохочет. В сущности, плохо ей были знакомы и Наймушин с Муравьевым. Слыхала о них: толковые, смелые офицеры — и все. А вот очутилась среди них, пила. Кого же теперь винить?

Катя поутру наведалась: «Чего расстроенная, Ната? Приключилось у тебя… с Наймушиным? Не убивайся, когда-нибудь должно было приключиться. Главное, чтоб без сплетен, на меня можешь положиться. А война все спишет!»

Нет, не спишет. Она так и сказала Кате. И еще сказала: «Оставь, я побуду одна». Катя ушла, широко, по-мужски, выбрасывая ноги.

Потом он появился, Наймушин. То улыбаясь, то хмурясь, просил простить его, говорил, что готов жениться и жить с ней. Он ни разу не спросил, испытывает ли она к нему что-нибудь похожее на любовь. Сидел прямой, подтянутый, покручивая усики, и не делал попытки дотронуться до нее. Это сегодня. А вчера она не сумела вырваться, не сумела крикнуть. Зато она сейчас крикнет!

Наташа вскочила с койки и выбежала за занавеску. Шарлапова обернулась, отложила перо.

— Зоя Власовна! Зоя Власовна! Выслушайте, помогите… — Ее трясло, голос срывался.

— Присядь, — растерянно сказала Шарлапова. Когда Наташа кончила рассказывать, Шарлапова обняла ее:

— Успокойся, девочка! Ах нехорошо! Какое несчастье… Нет, неприятность… Нет, не те выражения…

Она запуталась и умолкла. Мягкие черты ее лица совсем обмякли, будто расплылись, пальцы с коротко остриженными ногтями почему-то ощупали седеющую косу, стянутую узлом на затылке. Вновь обняв Наташу, Шарлапова расстроенно проговорила:

— Ума не приложу, что посоветовать… Может, согласиться и… быть с ним? Женой стать? История была с моей подругой до войны… То же произошло. Ну, его прижали, женился. И, поверишь ли, впоследствии великолепная семья склеилась. Душа в душу. Дети пошли… Что ж ты молчишь? Если Наймушин не сдержит обещания, я мужу пожалуюсь. Роман Прохорович его в политчасть вытащит… Не надо? Ну не надо. Тогда скажи: у тебя хоть капелька чувства есть к Наймушину?

— Не знаю, — оказала Наташа. — Я ничего не знаю…

4