Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга

Периоды пребывания Елизаветы в Москве становились по разным причинам большим испытанием для двора, особенно для иностранных послов. Когда императрица приезжала в священную «Москву-матушку», она не упускала возможности навестить множество святых мест в окрестностях города, что вынуждало двор совершать долгие пешие переходы и часто разбивать лагерь. К примеру, императрица обычно посещала Троице-Сергиеву лавру. Она располагалась всего в сорока четырех милях от Москвы, но императрица требовала, чтобы путешествия совершались пешком, причем за день она преодолевала не больше мили, после чего забиралась в карету, а у дороги разбивался огромный лагерь. Это приводило к тому, что экскурсия обычно занимала все лето.

Надо сказать, что придворные в целом не любили Москву, и эту неприязнь разделяла с ними большая часть находящихся при дворе иностранцев. Во-первых, хотя Петербург и был очень дорогим для проживания городом, Москва была намного дороже. Доклады английского посланника и во времена правления Анны Иоанновны, и во времена правления Елизаветы содержат панические просьбы прислать дополнительные деньги для «непредвиденных расходов» в Москве. Посланники горько сетовали, что они не могут даже заказать одежду, которая бы соответствовала одежде русских чиновников равного с ними положения, получавших значительное дополнительное жалованье на время пребывания двора в Москве. «Я предпочел бы получать три фунта стерлингов в день в любой другой части Европы», — писал сэр Кирил Вич лорду Картерету.

Кроме того, Москва была очень неудобным и неприятным для проживания городом. В ней было ужасно грязно. Грязь была столь глубокой, что на рынках продавались складные мостки, которые прокладывали через грязь на маленьких узких улочках. Мостовых не существовало, через грязь клали бревна, которые быстро становились столь скользкими и разбитыми, что люди порой выпадали из своих повозок прямо в лужи. Единственным источником воды была мутная, полная водоворотов Москва-река; в долгую зиму, чтобы добыть воду, требовалось прорубать полыньи. Зимой в Москве было ужасно холодно, и иностранцы сталкивались с удивительным явлением, описанным Рондо в докладе в Форин Офис в 1729 году следующим образом: «Погода сейчас столь исключительно холодная, что бревна, из которых здесь строят дома, лопаются, словно от разрывов орудий». И в самом деле, холод стоял такой, что только в одном 1759 году список замерзших насчитывал двести человек.

Другой причиной недовольства иностранцев была разбросанность домов и то, что сеть улиц здесь походила на лабиринт. Чтобы нанести кому-либо обычный визит, требовалось пробираться пять-шесть миль по отвратительным улицам, в карете этот путь занимал целый день. Среди недовольных Москвой была и Екатерина II, хотя и соглашавшаяся с Дидро, который писал: «Столица на краю страны подобна сердцу на конце пальца или желудку в пятке».

Когда Екатерина II появлялась в столице, она взяла за правило никогда ни за кем не посылать, поскольку только на следующий день можно было узнать, может ли указанный человек прийти или нет. Но если Екатерина 1Ь с презрением относилась к населению Москвы, то Петр I ненавидел этот город, считая его гнездом заговоров и подстрекательств. Елизавете нравился этот город потому, что она умела извлекать удовольствия из всего на свете. Екатерина II презирала Москву за леность ее жителей, деспотизм властей и фанатизм церкви.

Дворяне проводят время в роскоши и праздности, жаловалась Екатерина II, становясь все более ленивыми и изнеженными, — и это в сплошной грязи. Все вокруг их нечищено или гниет, и они все больше привыкают к окружающему их убожеству. «Они бы с готовностью провели там всю свою жизнь, — говорила она, — разъезжая в изношенных экипажах, сверх меры раззолоченных и приводимых в движение шестью парами лошадей — символах той фальшивой роскоши, что здесь царит, скрывая от глаз крайнюю нечистоплотность хозяина, полный беспорядок в его доме и образе жизни».

Екатерина II — рациональная, переписывающаяся с Вольтером, смеявшаяся над знахарством и писавшая комедии, высмеивающие «алхимика» графа Калиостро (когда он в 1780 году приехал в страну, она выслала его из России), презирала религиозный фанатизм москвичей, их иконы, их мнимых святых, их бесчисленные церкви, их попов, монастыри и слепую веру. Она — просвещенная императрица, выступавшая (на словах) за освобождение крепостных — ненавидела нелепую тиранию московских дворян. «Нигде в обитаемых землях, — писала Екатерина II, — нет такой благоприятной почвы для деспотии, как здесь. С самого детства дети привыкают к этому, поскольку видят, как их родители относятся к своим слугам. Есть ли здесь хотя бы один дом, где бы не было позорного столба, цепей, плеток и тому подобных инструментов для последнего оскорбления тех, кто по своему рождению принадлежит к несчастному классу и кто не может разбить свои кандалы, не совершив преступления?»