Северная роза

Цецилия кивнула со знанием дела. Да, бывают женщины, которым первый любовный опыт не доставляет никакого удовольствия, хотя потом они становятся истинными вакханками. Мужчина должен на время оставить их, Аретино же оказался слишком нетерпелив, слишком буен… И Дария понравилась ему, иначе разве сказал бы он, собравшись наконец уходить:

– Я еще приду к тебе, любовь моя! Завтра ночью жди!

Дарии казалось, что рассвет наступил почти сразу, как дьявол провалился в свою преисподнюю. Все тело у нее разламывалось от боли, но она все же нашла в себе силы подтащить табурет под крюк, на котором висела масляная лампа, снять эту лампу, а через крюк перекинуть веревку, почему-то валявшуюся под топчаном. В тот миг в ней Дария видела дар Бога, но теперь оказалось, что это нечистый вновь смеялся над ней! Надо было простыню свить на жгуты, уж прочнее вышло бы. Веревка-то порвалась!

– Нет, это Бог спас тебя, – сурово возразила Цецилия. – Ты хотела совершить грех, а он простер свою благодетельную десницу, и…

– Ну так он сделал это совершенно напрасно! – перебила Дария, и Цецилия с изумлением уловила нотки неуемной строптивости в ее голосе, еще хриплом от слез. – Я все равно убью себя! Я никогда не забуду того, что произошло! Да вот же… он оставил на память! Это было у него на ноге, под левым коленом… я помню!

Она брезгливо ткнула в странный лоскут, валявшийся на полу. Цецилия подняла его и поджала губы, чтобы не рассмеяться.

Это была так называемая колдовская подвязка. Люди, промышляющие ведьмовством и колдовством, носят их непременно под левым коленом на своих колдовских церемониях и во время насылания чар. Женские подвязки обыкновенно бархатные или шелковые, с позолоченными или серебряными застежками. Эта, из змеиной кожи с голубым шелком изнутри, принадлежала какому-то колдуну, прежде чем попала к Аретино. На лицевой стороне вышито какое-то слово. Цецилия вгляделась.

Daedalus… Дедал? Колдовское имя обладателя этой подвязки – Дедал? Забавно. Она вполне могла принадлежать и самому Аретино, если учесть, что он – художник, поэт и рожден под знаком Тельца. Ведь мастер Дедал, сотворивший крылья для полета в небесах, был колдуном и некогда построил на Крите знаменитый лабиринт для Миноса, жреца Критского культа быка-Посейдона. Дедал – Бык – Телец – Аретино… Именно по таким отдаленным внешне, но внутренне четко связанным знакам выбирают себе колдовское имя ведьмы и колдуны. О, как интересно! Значит, Аретино не чужд черной магии? Жаль, что Цецилия не знала об этом раньше… они могли бы устраивать чудные шабаши вместе… Только вдвоем!

Она погладила мягко шелестящую кожу подвязки. Зачем Пьетро оставил это? Забыл? Едва ли. Аретино никогда ничего не забывает и не делает просто так. Здесь есть какой-то смысл!

– Убьешь себя? – повторила Цецилия задумчиво. – Но ведь это смертельный грех. Тебя зароют за кладбищенской оградой, а душа твоя прямиком пойдет в ад.

– Да неужели вы думаете, что моя душа достойна рая после того, как мною обладал инкуб[14]?

– Ну так что ж, – пожала плечами Цецилия. – Святому Антонию тоже являлись суккубы, а он смотрит на нас с высот райских.

– Но ведь он устоял пред обольщениями прекрасных дьяволиц, – запальчиво возразила Дария, и Цецилия лукаво глянула на нее исподлобья:

– Да… если судить по его рассказам. Но ведь никто не знает, что там происходило на самом-то деле. Возможно, Антоний и повалялся в постели с красоткой-суккубой, а потом вдруг спохватился, раскаялся – и ну охаживать ее хлыстом, да и себя заодно. И вообще, может быть, дело в том, что он не получил от нее такого удовольствия, которого ожидал!..

Увидев, как медленно приоткрывается рот Дарии, Цецилия спохватилась – и захлопнула свой.

Ну и разболталась же она, спаси Господи ее душу грешную!

– Удовольствия?.. – тупо переспросила Дария. – Разве кто-то получает от этого удовольствие?!

«О да, да! Еще какое! – едва не закричала Цецилия. – И если бы ты не была нынче ночью пугливой, сонной дурой, ты бы не вешаться утром кинулась, а богов благодарила бы за то, что великолепнейший из всех созданий человеческих удостоил тебя своими ласками!»

Разумеется, она ничего подобного не сказала, а только проронила, поджимая губы, как если бы речь шла не о занятии, кое Цецилия обожала больше всего на свете, а о… ну, скажем, о мытье посуды после трапезы:

– Соитие назначено Господом нашим, Создателем и Вседержителем для продолжения рода человеческого, однако наш Творец, в неизреченной милости своей, сподобил человека при сем величайшем акте испытывать наслаждение, равного которому нет ничего. Ни-че-го!

Дария смотрела недоверчиво. Потом шепнула, отводя глаза:

– Простите, матушка… то есть, ох, боже мой… простите, ваше преосвященство, но как можно верить на слово? Может быть, сие не более чем распутные измышления тех, кто завидует нашей святой жизни и обетам нашим?

– Вот, кстати, о наших обетах, – хриплым от зависти голосом проговорила Цецилия. – Что жертвуем мы Господу, когда посвящаем себя ему? Какие даем обеты?

– Ну… смирения, послушания… бедности, воздержания…