Северная роза

– Да, да, да! – закивала Цецилия. – Мы жертвуем Господу свою гордость для смирения, свой ум, свои мысли – для послушания, свою красоту – для бедности. Я женщина, я понимаю, как это трудно… как трудно!

– Да, – робко кивнула Дария. – Да… мне тоже иногда хочется носить жемчуг. О, это так прекрасно! Будь у меня деньги, я заказала бы себе жемчужные четки!

Лицо ее вспыхнуло румянцем, но тут же погасло. Цецилия усмехнулась:

– Жемчуг! Да, и жемчуг, и алмазы, и кружево, и бархат, мягкий, как лепестки роз, и сами эти розы, и сладкое вино, и жирное, хорошо поджаренное мясо, и каплуны, и… и…

Она едва не захлебнулась слюной и сочла за благо прекратить перечисление любимых блюд. Надо скорее позавтракать. А какие мечтательные глаза сделались у Дарии! Бедняжка! У Цецилии на ужин была жирненькая перепелочка с оливками и маринованным луком, а девочка ела сухой хлеб и сухой сыр в Нижнем монастыре. Потом ночь с Аретино… понятно, что она сейчас душу готова продать за жареную поросячью ножку!

– Что жемчуг! Жених наш небесный хочет от своих невест самого богатого приданого – девственности. Вечного уныния плоти! Уж поверь – он забирает у нас, требуя воздержания, такую радость, что и жемчуг, и кружево, и вкусная еда – ничто по сравнению с этим.

– Вы так говорите… – испуганно шепнула Дария, – вы так говорите, как будто сами однажды… однажды испытали грех!

– Однажды? – недоуменно спросила Цецилия. – Почему?.. – Она благоразумно ухватила продолжение на самом кончике языка и сказала просто: – Я знаю, о чем говорю. Поверь. И слово «грех» тут совершенно неуместно, если женщине приходится выбирать между смертью или мужчиной. Поверь, на весах небесных любодеяние – сущая ерунда по сравнению с самоубийством!

– О господи… – прошептала Дария, и глаза ее, чудилось, сделались еще больше, засияли еще ярче от нахлынувших слез. – Ох, какая вы добрая, ма… то есть, я хочу сказать, ваше преосвященство! Я всегда думала, что вы меня недолюбливаете, что вам все равно, есть я на свете или нет, а вы… вы…

Она принялась вытирать слезы, что оказалось очень кстати, ибо дало Цецилии время справиться со своим лицом.

Однако! Однако в приметливости девчонке не откажешь. Похоже, она не такая уж простушка, не такая дура… нет, все же дура, дура, если считает Цецилию доброй. Быть доброй к своей сопернице?! Да Цецилия своими руками надела бы Дарии петлю на шею, причем выбранная ею веревка не порвалась бы под весом и пяти таких идиоток! Эх, если бы Дарии удался ее замысел… если бы чертову Катарину не принес дьявол… как все удачно складывалось бы! А теперь – теперь игра проиграна. Даже если начать сокрушаться вместе с Дарией о смертном грехе, загубленной душе и адском пламени, даже если подтолкнуть ее к новой, более тщательной попытке… напрасно. Аретино узнает об этом, как он узнает всегда, все, обо всем (чудится, нет ничего на свете, что могло быть от него скрыто!) – и не простит Цецилии. Девчонка ему понравилась, ясно же! Он сказал, что вернется. И подвязку бросил в знак…

Цецилия почувствовала, как волосы у нее медленно поднимаются дыбом. Не намекнул ли Аретино, что знает доподлинно: у Цецилии тоже есть такая подвязка! Она сделана из голубого бархата, и подбита голубым шелком, и скреплена золотой застежкою, и украшена крошечными золотыми колокольчиками, которые издают очаровательно-таинственный перезвон, когда, набросив свою фиолетовую накидку и распустив волосы, Цецилия берет магический кубок и открывает книгу заклинаний, бормоча «формулу отречения»:

– Нима! Огавакул то сан ивабзи, он еинешукси ов сан идевв ен и…[15]

О боже!.. Цецилия была так вышколена годами притворства, что даже сейчас, как ни была взволнована, помянула имя Господа, а не Рогатого, хотя лишь ему поклонялась в сердце своем. О боже, так, значит, Цецилия находится в руках Аретино еще больше, чем ей казалось? И хотя она никогда не насылала проклятия, не чертила квадрат Марса, не заклинала Перевернутую Пентаграмму, не прибегала к насыланию восьми, вызыванию ненастной погоды и, уж конечно, Великого колдовства, хотя она владела и пользовалась только любовной магией на самом грубом уровне, – она знала: никто не станет вникать в такие мелочи. Ведьма – она ведьма и есть. Развратницу-аббатису ждет позор, аббатису-ведьму – костер!

Цецилия слабо взмахнула ладонью у лица, словно отгоняя жар. Да, Аретино вовремя напомнил о себе. Он хочет Дарию – он ее получит. Лучше это, чем огонь костра!

– Ваше преосвященство, что с вами?

Дрожащий голос привел ее в чувство. Цецилия устремила невидящий взор на лицо Дарии и растянула губы в улыбке.

– Так ты говоришь, убить себя?.. – промолвила она задумчиво. – Ну что ж, если ты не можешь жить оскверненной, пожалуй, и впрямь лучше умереть.

– Д-да? – с запинкой выговорила Дария. – Но это же… как же… грех?

Ага, полдела уже сделано! Она уже не мечтает о смерти так самозабвенно! Похоже, Цецилии достался весьма податливый материал.

– Грех можно замолить, – усмехнулась она. – Конечно, если останешься жива.

– Но ведь ночью… – нерешительно шепнула Дария, с ужасом оглядываясь на свой вздыбленный топчан.