Северная симфония

Слушая песни лесного чародея, рыцарь приблизился к королевне и говорил: «Я осыплю тебя рубинами и карбункулами… Я достану тебе пурпур мантии моим железным мечом.

«Ты ведь королевна безвенечная, безцарственная…»

«Я уже говорила, не здесь мое царство. Будет время, и ты увидишь его.

«Есть у меня и пурпур: это пурпур утренней зари, что загорится скоро над миром.

«Будут дни, и ты увидишь меня в этом пурпуре…

«Но прощай!.. Нам должно расстаться…»

Тут обезумевший рыцарь придвинулся к королевне и с криком: «Я совлеку тебя с вершин!» – обхватил ее стан и уже собирался спуститься в низину со своею добычею…

Но над головою склоненной королевны встал гневный образ призрачного старика в королевской мантии и золотой короне.

Его бескровные губы шевелились. Он грозил рыцарю туманной рукой.

И молодой рыцарь понял, что нет у него ни трона, ни пурпура, что упал он в трясины прежних лет.

И он стал опускаться в низины, запахнувшись в свой плащ. Он дрожал всем телом. Над его головой колебался пучок черных, страусовых перьев.

Пляски и песни любимые продолжал чародей: «О, цветы мои, чистые, как кристалл! Серебристые!

«Вы – утро дней…

«Золотые, благовонные, не простые – червовно-сонные, лучистые, как кристалл, чистые.

«Вы – утро дней».

И кричал, ликуя: «Все нежней вас люблю я».

Голубою ночью она стояла, одинокая, на вершине башни. Она была чистая красавица севера.

Одинокая.

Утром еще стояла она в венке из незабудок на фоне зари.

На востоке таяла одинокая розовая облачная башня.

На рассвете он сидел вместе с горбатым дворецким в лесной чаще и горько плакал.

А коренастый дворецкий разводил руками и шептал рыцарю: «Не горюй, могучий господин, уж я знаю, как утешить тебя…»

Рассвет был золотой, а у самого горизонта полыхал красный огонек.

На востоке таяла одинокая розовая облачная башня.

Они сидели у потухающего костра, отдыхая после танцев. Прислушивались к утреннему безмолвию.

Вдали раздался словно лошадиный ход.

Скоро с удивлением узнали, что мчался на них кентавр Буцентавр… Он держал над головой растопыренные руки. Еще издали улыбался молниевой улыбкой, крича о золотом рассвете.

Промчался, как вихрь, мимо них и понесся вдаль безумный кентавр… чуть-чуть страшный…

И они взошли на холм, чтоб приветствовать золотое утреннее пиршество, сверкающее над лесом, – все в венках из папоротника…

Чародей протягивал руки винно-золотому горизонту, где расползался последний комок облачной башни, тая, а пел заре: «Ты смеешься, вся беспечность, вся, как Вечность, золотая, над старинным этим миром…

«Не смущайся нашим пиром запоздалым… Разгорайся над лесочком огонечком, ярко-алым…»

Третья часть

В те времена все было объято туманом сатанизма. Тысячи несчастных открывали сношения с царством ужаса. Над этими странами повис грех шабаша и козла.

Даже невинные дети открывали туманные сношения.

В ту пору еще странствовал здесь пасмурный католик на куриных лапах.

Иногда туманным, осенним вечером он проходил вдоль опушки леса, шурша омертвевшими листьями, подобрав длинную, черную рясу; от него запирались бедные жители.

Творили заклинания и крестили окна.

Призывно и вкрадчиво стучался в двери домов пасмурный католик; предлагал обитателям воровские сделки.

Иногда отмыкались двери, и глупцы впускали к себе незнакомца на куриных лапах.

Как часто среди камней и вереска насмешливый католик совершал черную мессу и ему прислуживали диаволы Астарот и Богемот[2].

Предлагал собравшимся богомольцам багровую свеклу: это была пародия на обедню.

В городах благочестивцы сражались с пасмурной силой. Они варили на площадях дубовые щепки на страх колдунам и колдуньям.

Благочестивцы подсматривали в окна друг к другу. Обвиняли друг друга в позорном колдовстве.

Благочестивцы ходили дозором… Среди пустырей старых развалин не раз накрывали почтенных отцов семейства, совершавших сатанинские скачки и полеты на помеле.

Богомольно пели монахи «pereat Satan»[3], знакомя виновных с испанскими сапогами; узнавали подноготную.

Подобрав свои длинные рясы, забивали несчастным в окровавленные ноги железные клинья, заставляли их глотать стекло и плясать на огне.

Разводили горючие костры и утешали ад мракобесия дымом и жгучестью.

В те времена все было объято туманом сатанизма.

К вечеру небо нахмурилось. Клочки холодной синевы летели над осенней страной.

Рыцарь сидел на террасе замка, испуганный и бледный. На нем был черный траурный плащ, окаймленный серебром.

Перед ним шумела река. Она наливалась чернотой и ночным мраком. Только гребни волн отливали белым металлическим блеском.

Все было полно мистического страха… Вдалеке проплывала чья-то лодка, оставляя за собой стальную полосу…

Рыцарь знал, что это было предвестием несчастья и что в лодке сидел не рыбак… Совершенно стемнело.

Виднелись мутные силуэты, и слышался ропот волны.

Призывный рог дежурного карды возвестил о приходе неведомых.

Подавали знаки и переговаривались.

Старый дворецкий пришел на террасу доложить о появлении незнакомого хромца.

Тут они стояли причудливыми силуэтами во мраке ночи!..