Северное сияние

Тусклый свет проникал в окна под высокими сводами. Вытянутые темные фигуры, изображающие сцены Священного Писания, заполняли всю стену от пола до самых окон под сводчатым потолком, потемневшие обшарпанные фигуры были еле видны, и казалось, будто они, слабо освещенные рассеянным зимним светом, замерли в ожидании. Я прислонился к холодной колонне и святой водой из каменного кропила плеснул себе в лицо. Однако ощущение скольжения не пропало. Равновесие мира было нарушено, и где-то в затылке, в груди, в плечах — каждой частицей своего тела я чувствовал, что мир движется и качается. И от этого смутного ощущения по всему телу растекалась слабость и проступал холодный пот. Я сделал шаг и оказался в центре скользящего вниз, к реке, церковного ковчега. Он скользил все дальше, теперь все скользило вместе со мной, и я, чтобы не упасть, должен был взяться за скамью. Когда поднял глаза, то увидел, что это та самая церковьи тот самый гигантский алтарь, полный вызолоченных деревянных фигур святых, посеребренных облаков, витых колонн, темных картин со светлыми ангелами на них, которые плавали по черному небу в немой текущей тишине. Вдруг алтарь заплясал у меня перед глазами. И там, высоко вверху, я увидел тот самыйголубой мячик, фигуры, склонившиеся над ним, и детские головки меж лучей и каких-то кружков. Седовласый старик был маленьким по сравнению со своим Сыном, несущим на себе огромный черный крест. Все было на месте, и все было иным. Старик с голубым шаром был совсем не таким, каким он был в моей памяти, это не был могучий старец в золотой ризе, держащий шар в крепких руках, и шар тот не был легким и доступным каждому, кто протянет к нему руку. Этот шар был тяжел и неподъемен, а руки старика были слабы, спина согнута и волосы седы. И я ощутил, что не смог бы дотянуться до шара и поднять не смог бы. Мои руки судорожно цеплялись за деревянную скамью. Церковный ковчег дрожал и соскальзывал вниз, к реке, и вот он зашатался и сдвинулся. Все скульптуры и фигуры на картинах закачались вместе с ним, и я заметил, как шар в скрюченных пальцах старика задрожал. Я видел, что старик не в силах его удержать. Шар выскользнул из его рук и медленно, невыносимо медленно стал падать, падать вниз. Летел мимо фигур, мимо темных картин и золоченой резьбы, разрывая мрачные вихревые небеса, пролетал мимо удивленных лиц святых и в своем медленном падении долетел до пола, несколько раз отскочил от него и наконец покатился по церковному нефу.

И тогда я почувствовал, что ковчег скользит, скользит все быстрее и быстрее… Я лег на пол и свернулся, приняв некое эмбриональное положение. Все вокруг меня двигалось и шаталось, только теперь вместе с моим телом, а не только под ногами. Когда я посмотрел вверх, шар опять был там и старик склонялся над ним. Я видел, что шар весь потрескался и наспех зашит черной суровой нитью из прозектуры, крупными неуклюжими стежками. Но он был очень высоко вверху, а тут, внизу, все продолжало куда-то бесшумно скользить. Потом я увидел гладкое лицо какого-то человека в черном, склонявшееся надо мной. Я не мог понять, Буковский это или Федятин, но потом разглядел, что это незнакомое лицо.

— Сударь, — произнес незнакомый голос, — сударь, вам плохо?

Голос доносился издалека, и фигура была странным образом вытянута под самые облака скользящего церковного ковчега. Я заметил, что неф успокаивается и кружение, начавшееся где-то в темени, замедляется. Фигура уменьшилась, и теперь я почувствовал, как меня охватывает какая-то странная растроганность и сердце мое сладко сжимается оттого, что лежу я на полу и у меня совсем нет сил. Я — дитя, которое наконец получило то, чего жаждало, и хорошо, что ничего не понимаю и ничего не могу изменить.

— Сударь, — спросил священник, — может, послать за врачом?

Неф успокаивался. Лишь слегка вибрировал и скользил, но уже незаметно, этого не чувствовал никто, кроме меня.

57

И настанет день, когда не будет света и сияние звезд померкнет. И будет один-единственный день — ни день, ни ночь; и во время вечернее будет сияние.