Северное сияние

– Да. У моего тоже. Профессор, когда они нас покормят?

– Покормят нас?

– Должны же они давать нам пищу, иначе умрем. Тут на полу кости. Наверное, тюленьи, да?

– Тюленьи… Не знаю. Может быть.

Лира встала и вслепую нашла дверь. Ручки на ней, конечно, не было, не было и замочной скважины, и дверь прилегала к раме так плотно и сверху и снизу, что свет сюда не проникал. Она прижалась к металлу ухом, но ничего не услышала. Старик что-то бормотал у нее за спиной. Потом загремела его цепь – он повернулся там, устало лег и вскоре захрапел.

Она ощупью добралась до скамьи. Пантелеймон, устав светить, сделался летучей мышью, что очень устраивало его в темноте, и стал летать, тихо попискивая. Лира сидела и грызла ноготь.

Ей вдруг вспомнилось, о чем говорил тогда в Комнате Отдыха Пальмеровский Профессор. Какая-то заноза сидела у нее в голове с тех самых пор, как Йорек Бирнисон впервые упомянул о Йофуре, и теперь она вспомнила: больше всего на свете, сказал Профессор, Йофур Ракнисон хочет деймона.

Тогда она, конечно, не поняла; он говорил о панцербьёрне, это было неизвестное слово, и она не поняла, что речь идет о медведях, и думала, что Йофур Ракнисон – человек. А человек не бывает без деймона, так что все это показалось бессмыслицей.

Но теперь стало ясно. Все, что она слышала о короле медведей, связалось в целое: могущественный Йофур Ракнисон больше всего на свете хотел стать человеческим существом, со своим деймоном.

И когда она это поняла, в голове у нее стал складываться план: как подбить Йофура Ракнисона на то, что сам он никогда не стал бы делать; как вернуть Йореку Бирнисону его законный трон; как, наконец, добраться туда, где держат лорда Азриэла, и передать ему алетиометр.

Идея пока только брезжила, плавала и мерцала в сознании, как мыльный пузырь, и Лира не решалась даже ухватиться за нее, опасаясь, что она лопнет. Но состояние это было для нее уже привычным: пока что она удовлетворилась этим мерцанием, отвернулась от него, стала думать о другом.

Загремел засов, и дверь отворилась. В камеру хлынул свет, она вскочила на ноги, а Пантелеймон живо юркнул к ней в карман.

Едва медведь-стражник наклонил голову, чтобы поднять кусок тюленины и бросить внутрь, она подскочила к нему со словами:

– Отведите меня к Йофуру Ракнисону. Вы пожалеете, если не отведете. Это очень важно.

Он выронил мясо из пасти и поднял голову. Выражение медвежьей морды трудно понять, но ей показалось, что он рассержен.

– Это насчет Йорека Бирнисона, – быстро добавила она. – Я что-то знаю о нем, и это надо знать королю.

– Скажи мне, и я ему передам, – ответил медведь.

– Так будет неправильно, никто не должен узнать это раньше короля. Извините, я не хочу показаться грубой, но есть правило: король должен все узнавать первым.

Возможно, он был тугодум. Во всяком случае, он задумался, потом закинул мясо в камеру и сказал:

– Хорошо. Иди за мной.

Он вывел Лиру на воздух, чем немало ее порадовал. Туман рассеялся, и над двором-колодцем блестели звезды. Стражник перемолвился с другим медведем, и тот подошел к ней.

– Ты не можешь увидеться с Йофуром Ракнисоном, когда тебе захочется, – сказал он. – Подождешь, пока он не захочет тебя видеть.

– Но я должна сказать ему что-то важное, и срочно. Насчет Йорека Бирнисона. Его Величество обязательно захочет это знать, а никому другому я сказать не могу, понимаете? Это будет невежливо. Он очень рассердится, если узнает, что мы повели себя невежливо.

Этот довод, по-видимому, отчасти убедил медведя или, по крайней мере, озадачил: он умолк. Лира не сомневалась, что правильно поняла положение дел: Йофур Ракнисон устанавливал столько новых правил, что никто из медведей толком не понимал, как надо себя вести, и эту неуверенность она могла использовать, чтобы попасть к Йофуру.

Медведь удалился, чтобы проконсультироваться с вышестоящим, и вскоре Лиру снова провели во Дворец, только теперь – в Государственные покои. Тут было не чище, а дышать даже труднее, чем в камере, потому что к обычному смраду добавился густой и тяжелый запах духов. Ее заставили ждать в коридоре, потом в приемной, потом перед большой дверью, а медведи между тем о чем-то спорили и совещались, бегали туда и сюда, так что она успела подробно разглядеть нелепое убранство помещения: все стены были покрыты позолоченной лепниной, кое-где уже облупившейся от сырости, а цветастые ковры затоптаны грязными лапами.

Наконец большая дверь отворилась изнутри. Яркий свет полудюжины люстр, малиновый ковер, густой запах духов и морды десятка с лишним медведей, все повернутые к ней; все без брони, но каждый с каким-то украшением: один в золотом галстуке, другой в шапке из пурпурных перьев, третий в малиновом кушаке. Как ни странно, в зале жили и птицы; поморники и бакланы сидели на гипсовом карнизе и то и дело слетали вниз, чтобы схватить кусочки рыбы, выпавшие из гнезд на люстрах.