Северное сияние

Старик пожалел непокорную, отчаявшуюся девочку и не стал ее прогонять. Он беседовал с ней, слушал ее воспоминания об Оксфорде и о миссис Колтер, наблюдал, как она возится с алетиометром.

– А где эта книга со всеми символами? – однажды спросила она.

– В Гейдельберге.

– И есть только одна такая?

– Могут быть другие, но я видел только ее.

– Наверняка есть в Оксфорде, в Бодлианской Библиотеке.

Она не могла налюбоваться на деймона Фардера Корама – такого красивого ей еще не приходилось видеть. Если Пантелеймон превращался в кота, то в тощего, лохматого, колючего, а Софонакс – так ее звали – была золотоглазая и изящная до невозможности, вдвое больше обычной кошки и с густым мехом. Когда на нее падал солнечный свет, мех вспыхивал множеством оттенков – бежевым, коричневым, кукурузным, золотым, осенним, красного дерева, – таких, что и названий им Лира не могла придумать. Ей страшно хотелось потрогать этот мех, потереться о него щекой, но, конечно, она этого никогда не делала: тронуть чужого деймона было бы немыслимым нарушением этикета. Деймоны трогать друг друга, конечно, могут, и даже драться; но запрет на прикосновение к чужому деймону настолько вошел в кровь и плоть каждого, что даже в бою воин не прикасался к деймону врага. Это было исключено. Лира не помнила, чтобы ей кто-нибудь говорил об этом: она это просто знала, так же инстинктивно, как чувствовала, что тошнота неприятна, а покой приносит отдых. Так что, хотя она восхищалась мехом Софонакс и даже размышляла о том, каков он на ощупь, ей и в голову не приходило дотронуться до нее, и она ни за что бы не дотронулась.

Софонакс была настолько же гладка, здорова и красива, насколько морщинист и слаб Фардер Корам. Возможно, он был болен или же изувечен, но ходить он мог, только опираясь на две палки, и постоянно дрожал как осиновый лист. Однако ум у него был сильный и ясный, и Лира скоро полюбила его – и за обширные познания, и за твердость, с какой он ею руководил.

– Что значат эти песочные часы, Фардер Корам? – спросила она однажды солнечным утром, сидя в его лодке. – Стрелка все время к ним возвращается.

– Если приглядеться внимательнее, очень часто можно найти разгадку. Что это маленькое у них наверху?

Она приблизила лицо к алетиометру.

– Это череп!

– Так что он, по-твоему, может означать?

– Смерть… Это смерть?

– Правильно. Выходит, одно из значений песочных часов – смерть. Первое значение, конечно, – время, а смерть – второе.

– Знаете, что я заметила, Фардер Корам? Стрелка останавливается там, когда делает второй круг! На первом круге она вроде спотыкается, а на втором останавливается. То есть показывает второе значение, так?

– Возможно. А что ты у нее спрашиваешь, Лира?

– Я думаю… – Она запнулась, вдруг сообразив, что на самом деле задавала вопрос, хотя и безотчетно. – Я просто выбрала три картинки, потому что… Понимаете, я думала о мистере де Рёйтере… Я поставила стрелки на змею, на тигель и на улей – спросить, как у него идет разведка, и…

– Почему эти три символа?

– Я подумала, змея – это хитрость, она нужна разведчику, а тигель может означать, ну, знание, ты его как бы выпариваешь, а улей – трудолюбие, потому что пчелы все время трудятся; так что из труда и хитрости получается знание, и это как раз дело разведчика. Я поставила на них и придумала в голове вопрос, а стрелка остановилась на смерти… Вы думаете, он правду показывает, Фардер Корам?

– Что-то показывает, Лира. Не знаю только, правильно ли мы его понимаем. Это большое искусство. Хотел бы я знать…

Он не успел закончить фразу, его прервал настойчивый стук в дверь, и вошел молодой цыган.

– Прошу прощения, Фардер Корам, только что Якоб Хюисманс вернулся, он сильно ранен.

– Он был с Бенджамином де Рёйтером, – сказал Фардер Корам. – Что случилось?

– Не хочет говорить, – ответил молодой человек. – Пойдите к нему, Фардер Корам, он долго не протянет, у него кровотечение внутри.

Фардер Корам и Лира встревоженно переглянулись, и в следующее мгновение Фардер Корам уже ковылял на своих палках со всей быстротой, на какую был способен, а его деймон неслышно ступал впереди. Лира пошла за ними, подпрыгивая от нетерпения.

Молодой человек отвел их к лодке, стоявшей у свекольного пирса, и женщина в красном фланелевом фартуке открыла им дверь. Она посмотрела на Лиру с подозрением, и Фардер Корам сказал:

– Хозяйка, важно, чтобы девочка тоже послушала Якоба.

Женщина впустила их и отошла, а ее деймон, белка, продолжал молча сидеть на деревянных часах. На койке под лоскутным одеялом лежал человек, бледный и мокрый от пота, с мутными глазами.

– Я послала за врачом, Фардер Корам, – дрожащим голосом произнесла женщина. – Пожалуйста, не волнуйте его. Он ужасно мучается. Всего несколько минут назад сошел с лодки Питера Хоукера.

– Где сейчас Питер?

– Швартуется. Это он велел позвать вас.

– Правильно. Якоб, ты меня слышишь?

Якоб, не повернув головы, посмотрел на Фардера Корама, который сидел в шаге от него, на соседней койке.

– Здравствуйте, Фардер Корам, – тихо сказал он.