Северное сияние (сборник)

Зачем нужны были ему деньги, об этом потом, пока же сообщим только, что надежда на них у него все возрастала по мере того, как брат водил его по своему дому, который казался Александру Наумовичу огромным и непомерно роскошным: ливингрум с камином, облицованным голубым мрамором, спальня, обставленная белым, в золотых завитушках гарнитуром, в стиле какого-то Людовика, не то четырнадцатого, не то пятнадцатого, бейсмент, обшитый дубовыми панелями, с громадным биллиардным столом посредине... В заключение же Фил подвел брата к длинному, во всю стену, застекленному стенду. Здесь, на зеленом бархате, располагались миниатюрные образчики обуви всех стран и времен: мушкетерские ботфорты со шпорами, украшенными на пятке серебряной звездочкой, римские сандалии с оплетающими ногу ремнями, футбольные бутсы, остроносые индейские мокасины, французские сабо, родимые российские лапоточки и много еще кое-чего, все искуснейшим образом смастеренное из кожи, стекла, дерева, соломки... Александр Наумович, от роду не знавший ничего, кроме перетянутых шнурками ботинок зимой и старомодных, с металлической застежкой сандалий летом, только почесывал макушку, с изумлением созерцая этот домашний музей с уникальными, приобретенными во время дальних путешествий экспонатами. Он изумился еще больше, когда Фил принялся называть цену, заплаченную за каждый из них. Но Фил перехватил шевельнувшийся в глазах Александра Наумовича вопрос и предупреждающе положил свою широкую, сильную руку на суховатое, острое плечо брата. Он заглянул ему в лицо. Он смотрел на брата долгим, протяжным взглядом, не моргая. При этом его глаза, бархатно-карие, с пленяющей женщин поволокой, потемнели и увлажнились.

— Для кого-нибудь это всего лишь мода... — Сказал он, глядя на Александра Наумовича сверху вниз, будучи значительно выше его ростом. — Только не для меня... Ведь ты... Ты помнишь, кем был наш дед?..

4

О, Александр Наумович помнил!.. Помнил едкий, щекотный запах резины, кожи, сапожного клея в каморке, где работал дед, помнил сваленные в углу колодки, и железную “лапу”, зажатую между обтянутых черным фартуком дедовых колен, и — туки-туки-тук, туки-туки-тук — ритмичный перестук молотка, вгонявшего мелкие гвоздочки в каблуки и подошвы... Все это помнил Александр Наумович с детства, и глаза его тоже увлажнились... Братья с минуту стояли обнявшись, растроганные воспоминаниями, умиленно и благодарно вглядываясь друг в друга.

Потом они немного посидели в кабинете Фила, и Фил, наклонив на бок голову с крупным и прямым, как у ледокола, носом и коротко подстриженными серебрящимися волосами (седина очень шла его красивому, мужественному лицу), внимательно слушал брата. Что же до Александра Наумовича, то ему вдруг каким-то сомнительным, недостоверным представилось то, как и чем он жил весь прошедший после приезда в Америку год. Ему не хотелось об этом говорить, не хотелось описывать брату квартиру, которую они с женой снимали, маленькую, сырую, с рыжими пятнами на потолке и стенах, с окнами вровень тротуару, или рассказывать о хитроумных ухищрениях с почтовыми марками и автобусными трансферами, на которые пускались многие эмигранты и которые он из принципа не желал осваивать... Вместо этого он заговорил о том, что было для него действительно значительным и важным — об американской демократии, о Томасе Джефферсоне, давнишнем своем кумире, об Аврааме Линкольне, об Эмерсоне и Торо... Он говорил обо всем этом пылко, взахлеб, с обычным для него увлечением и снова ощущал себя профессором, любимцем студентов, автором книг и статей по истории русского стиха, в особенности по “серебряному веку”, и брат слушал его, поглаживая клавиши стоявшего перед ним компьютера, слушал и кивал, и если бы не надобность закончить сборы в дорогу (они улетали в тот же день, вечером), он бы, казалось, слушал Александра Наумовича еще и еще.

— Да, дорогой брат, Америка — великая страна, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — Великая, — повторил он, выдержав многозначительную паузу. — Ты еще сам, придет время, в этом убедишься...

— Я и так уже в этом убедился, — подтвердил Александр Наумович, с готовностью вставая вслед за братом.

— Великая, великая... — Фил смотрел на Александра Наумовича мягким, обволакивающим взглядом, но в глубине его бархатных глаз сквозило недоверие: он словно сомневался, что за столь недолгий срок жизни в Америке брат сумел оценить ее вполне.

— Да, — повторил он с нажимом, хотя Александр Наумович не делал никаких попыток ему возражать, — это великая страна... — Он прошелся по кабинету, вдоль невысокого и длинного, от стены до стены, стеллажа с книгами. — Страна неограниченных возможностей. Здесь каждый может самореализоваться, начать новую жизнь. Здесь ты можешь стать бизнесменом, банкиром, чистильщиком сапог, президентом кем хочешь!..

Александр Наумович слушал его стоя и молча. При слове “самореализоваться” он решил, что настал подходящий момент, чтобы завести речь о деньгах... Но у него не хватило духу.