Северные амуры

— Позвольте, Петр Михайлович, да вы же и без того председатель! — удивился Колесников, и его все поддержали:

— Зачем нам менять председателя?

— Мы вас уважаем!

— Доверяем!

Кудряшову было приятно это слышать, но он напомнил, что состав общества сильно изменился, многие члены заявили о выходе, и надо либо подтвердить его полномочия, либо выбрать нового председателя.

Единодушно выбрали председателем Петра Михайловича.

Он поблагодарил за доверие и привел к присяге новых членов тайного общества:

— «Именем всемогущего Бога!.. Принимая звание члена Оренбургского тайного общества, клянусь не открывать никому существование оного, повиноваться власти выше надо мной поставленной, быть готову на все обществом и властью мне повелеваемое, хотя бы это клонилось к разрушению собственного моего счастья. Ежели же не исполню хотя одного из условий, мне предлагаемых, то да лишусь я спокойствия, счастья всех милых сердцу и да разразится гром небесный над головою клятвопреступника», — строго читал Кудряшов, а за ним, в чистоте сердца, взволнованно повторяли новообращенные в святое дело освобождения.

17

Вернувшись домой с подпольной сходки общества, Кудряшов долго не мог успокоиться, шагал по своей маленькой комнатке, вспоминал мельчайшие подробности собрания, улыбался, представляя, как по оренбургским улицам поведут пешочком, с сорванными эполетами, ненавидимого всеми губернатора Эссена, как он объявит на площади у кафедрального собора народу о свержении царя, об установлении народовластия. Петр Михайлович верил молодым офицерам, пришедшим в общество, прекраснодушным, бесстрашным, гневно отвергавшим крепостное право… Дворяне, обер-офицеры, и такие чистые, некорыстолюбивые, отзывчивые, к солдатам относятся уважительно, как к людям, а не как к серой скотинке. Дружинину, Данькову, Шесталову всего по девятнадцати, Ветошникову, Старкову стукнуло двадцать два, а «старичку», так его называли, Тяптикову — тридцать три. Словом, в полках есть надежные люди, которые станут командирами армии Освобождения. Но башкирские казаки… Признают ли они своим вожаком Буранбая? Вот за Кахымом джигиты пошли бы в огонь и воду.

Полночь миновала, а он все расхаживал по своему кабинетику, и голова его буквально раскалывалась от навязчивых мыслей. Свечу он давно погасил, и окно зеленело, голубело ледяным кружевом, вытканным на стекле крепчайшим оренбургским морозом.

За дощатой перегородкой заскрипела деревянная кровать, послышалось шлепанье туфель и на пороге появилась мать в капоте, в платке на седой голове.

— Ну что ты не спишь, Петенька, — мягко упрекнула она сына. — Завтра ведь на службу идти. И чего ты расхаживаешь, чего бормочешь?

— Да вы не беспокойтесь, маменька, — ласково сказал Кудряшов.

— А о ком же мне беспокоиться, как не о тебе? Ох-те-те… Днем — служба, вечером — книги, сочинения для петербургских журналов. Ни капли отдыха!.. Так и захворать недолго. Женился бы ты, Петенька, зажил бы, как люди-то живут. Сколько в городе девушек разумных, скромных. Чем приваживать к себе чиновников да офицеров, шептаться с ними часами, сидел бы после службы дома, миловался с женою, а там, глядишь, и Бог детишек пошлет.

Долго бубнила, ворчала матушка, вернувшись к себе, укладываясь на перину, а Петр Михайлович скинул валенки, лег поверх одеяла не раздеваясь, закинул руки за голову, уставился в потолок и, конечно, мигом уснул, какие уж тут размышления…

Проснулся он затемно от прикосновения горячей — значит, русская печь уже топится — материнской руки.

— Да разве это дело — в одеже спать? И наломаешься, и не отдохнешь. Вставай! Пришел из канцелярии этот… Пилатка, говорит с порога, что по срочной надобности.

— Чего это он приперся? Ну проведи.

Молодцеватый урядник с заиндевевшими усами и багровыми щеками вытянулся в дверях, щелкнул каблуками.

— Здравия желаю, господин Кудряшов.

— Рановато явился. Что за срочность? И вообще-то меня надо величать благородием.

— Виноват-с!.. Служба в губернской канцелярии избаловала: там все по имени-отчеству или господин такой-то, а не по чину, как в армии. Опять же…

— Опять же судебные офицеры как бы не офицеры, а чиновники, — догадался Кудряшов. — Ну выкладывай, с чем пожаловал.

— Мне бы наедине, — понизил голос урядник.

— Я от матери ничего не скрываю.

— Это уж ваше дело, а мне важно сохранить тайну.

— Кто тебя прислал?

— Никто не прислал, я по своей воле… — Он прикрыл за собой дверь и, стоя, жарко зашептал: — Меня вы, господин Кудряшов, то бишь ваше благородие, близко не знаете и можете мне не поверить, но я считаю своим долгом, христианским долгом, предупредить — остерегайтесь Завалишина, переведенного к нам из Санкт-Петербурга. Вполне продажный человек!.. Вечерами навещает их превосходительство генерал-губернатора. В последний раз я сам, своими ушами слышал, как он говорил их превосходительству о тайном обществе, существующем в нашем городе. И назвал нескольких обер-офицеров. Часто упоминал ваше имя.

«Провокатор? Подослали!..» — насторожился Кудряшов и сказал холодно звенящим голосом: