Северные новеллы

Наша помощница попыталась запрыгнуть через борт на главную палубу. В другое бы время она сделала это играючи. Но сейчас несложный трюк не удался. Тяжело шлепнулась обратно в море; волна шмякнула ее о корпус корабля. На правом боку зверя зияла страшная рана, оставленная зубами косатки.

Объявили тревогу. Зуммер вытолкнул из кубриков отдыхавшие вахты. Срочно спустили шлюпку. Дельфин позволил пленить себя большим обрывком крепкой капроновой сети, поднять на борт шлюпки. Он все понимал. Он стонал от боли, как человек.

Дельфина уложили на палубные доски. Наш судовой Айболит приказал беспрерывно поливать животное водой, а сам, склонившись, внимательно рассматривал рану, качал головой. Затем спустился в свою каюту и появился на палубе с деревянным чемоданчиком. На чемоданчике красным по белому был нарисован большой крест.

Доктор сделал необычному пациенту два укола — пенициллина и гидроксизина, затем толстой суровой ниткой ловко, словно распоротый рогожный мешок, зашил рану. Во время этих процедур дельфин кряхтел, как хворый старик.

Зверя перенесли к борту и с креном корабля осторожно спустили в море. Он беспомощно, боком, лег на воду и не шевелился; волна крутила его как хотела.

Капитан приказал застопорить двигатель. Мы не могли оставить в беде нашего друга. Черт с ним, с этим планом. Стояли час, полтора. Вокруг дельфина плавали брошенные моряками рыбины, но он не обращал на пищу никакого вг-имания.

И вдруг наша помощница слабо заработала хвостом, перевернулась вверх спиной и медленно поплыла. Так оживает сонная рыба, на какое-то время извлеченная из воды и выпущенная обратно в родную стихию.

Через неделю «Адмирал Нахимов» уходил из района промысла в родной порт. Все это время дельфин держался возле борта РТ. Он был еще так слаб, что не мог даже добывать себе пищу. Моряки вдосталь кормили зверя.

Сорок часов самым полным ходом траулер следовал в порт, и морской зверь плыл за ним, оседлав корабельную волну.

У входа в гавань, забитую судами и суденышками, затянутую плотной мазутной пленкой, дельфин, наконец, отстал от борта. Он долго крутился на одном месте, выбрасывался из воды, но зайти в гавань не пожелал.

Находясь на берегу, мы от моряков несколько дней подряд слышали о дельфине, живущем возле горловины залива. Этот дельфин якобы не обращал на входившие в гавань корабли никакого внимания, но непременно подплывал ко всякому судну, отправляющемуся в рейс. Некоторое время он крутился возле борта, выпрыгивая из воды, заглядывал на палубу, затем уплывал.

Потом эти разговоры прекратились. Доверчивого дельфина больше не видели.

К Вилюю подлетали поздно вечером, когда загу- А^лявшее солнце Долгого весеннего дня присело, наконец, отдохнуть на горную гряду. Темный, по колено в надледной воде Вилюй раздваивался на стремнине, огибая заросший тайгою остров. На воде сполохами играли багровые закатные пятна. Отсветы заката легли на тайгу, на верхушки сосен, лиственниц и кедрачей.

Здесь нам предстояло жить и работать до конца полевого сезона и составить геологическую карту Земли. Начальник отряда попросил командира вертолета покружить над левым берегом Вилюя. Надо было выбрать удобное для палатки место. Наконец сели на таежной поляне, выгрузились. Машина тотчас взлетела и легла на обратную линию полета. Пилоты спешили: темнело.

Ноздреватые от древности, с прозеленью валуны. Разлапистые ели вперемежку с кедрачами. Лобастый голец; огибая его, к речке бежал говорливый ручей, поминутно спотыкаясь на камнях.

Наломали пушистой, пряно пахнущей хвои, настелили под брезентовый пол, разбили большую круглую палатку. И сразу заснули — умаялись за день.

Едва забрезжил рассвет, меня разбудил гром. Раскаты были отдаленные и странные — не прекращавшиеся ни на минуту. Молнии не полосовали небо, и дождь не шел.

Я вылез из палатки в плотный и непроницаемый, как дым, туман и сразу понял причину звуков, похожих на отдаленные громовые раскаты: их рождал ледоход. Взломался Вилюй!

Ничего не видя перед собою в грязно-молочных облаках тумана, я, как слепой, выставил вперед руки и осторожно, боясь споткнуться и упасть, направился к реке. Впереди неожиданно вырастали то дерево, то валун; в летящих белесых клубах они, казалось, шевелились. Одежда от сырости сразу отяжелела.

Гул ледохода становился все явственней, громче, и теперь уже вклинивались иные звуки: шуршание, треск, даже визг и надсадный скрежет. На востоке появилось слабенькое рассветное пятно. Под моими ногами зачавкала ледяная кашица. Внезапно раздался мощный басовитый скрежет. Из тумана прямо на меня утесом, призраком надвигалась грязная льдина. Я невольно отпрянул назад. Льдина переломилась надвое, издав звук ружейного выстрела, ухнула в воду, с головы до ног окатила меня кашицей. Затем на том же месте показалось длинное бревно. Продвигаясь рывками, оно поднялось колом и тоже с треском переломилось, не выдержав напора очередной льдины.

На реке тянул ветер, а в трех метрах от воды было полное затишье, на берегу туманы едва передвигались, на стремнине же валили, как дым от паровоза.