Северные рассказы

Потомственные полесники и белковщики-старожилы южной части туруханской тайги рассказывают о громадном пожаре, опустошившем левобережные енисейские леса в начале последнего столетия. Пожар начался где-то в западной части тайги, на притоках Оби и молниеносно распространился до Енисея, захватив десятки тысяч квадратных километров богатых, дремучих лесов. Хороший костер разгорелся в тайге. Кругом сплошные смолистые леса. Чуть возьмется сосна, кедр, ольха, пихта или ель и разом загорит от корня до верхушки. Пламя волнами хлещет от дерева к дереву, быстро перебегая по смолистой коре, обвивая, подтачивая ствол, и, уронив его, с шумом и треском мчится дальше. На Енисее задолго до появления дыма и огня охотники чувствовали, что в тайге происходит что-то необычайное. Первыми вестниками были птицы. Они летели разбитыми, беспорядочными косяками. Соколы забывали вражду со стрижами, куропатками, сосновиками; гуси летели в одной стае с гагарами; косачи — с белыми совами. День и ночь в воздухе слышался свист крыльев, курлыканье гусей, плач гагар, стрекот мелких птиц и кряканье уток. Удачливая охота выдалась в ту пору на Енисее. Птицы не боялись людей, садились на отдых где попало и снова с громкими криками поднимались в воздух. Панику эту охотники заметили и решили, что птица чует недоброе. Следующим предвестником катастрофы явился ветер. Дыхание его сделалось сухим, горячим, совсем необычным в мокрой, туманной и холодной стороне. Жаркие порывы его доходили до Енисея с примесью гари. И, как назло, надолго установились восточные упрямые ветры и гнали ненасытный огонь в сторону якутской земли, к Ангаре, к Лене, на обжитые места русских енисейских поселений — Туруханск, Имбатское, Подкаменная Тунгуска — на родовые стойбища эвенков, кетов, ненцев. Кочевники сложили на нарты свои жилища, собрали стада олешек, кликнули собак-оленегонов и откочевали на безлесные просторы тундр. А русские к тому времени обжились на Енисее крепко, деловито: лошадей, коров, кур, свиней развели, пятистенные кедровые дома срубили, усадьбы застроили, пасеки раскинули. Не сложишь такое хозяйство на сани и не увезешь никуда! Кто побогаче да потрусливее, бросил все в лодку и спустился на низ за Туруханск, к Игаркиному стойбищу. А кто и остался, положившись на судьбу и случай. Опустели поселки-зимовки. И так-то народу не густо было[79], а тут и совсем обезлюдело. Порешили полесники защищать как можно свое добро, дома и жизнь свою. Вышли за поскотину к тайге, расчищать начали, деревья валить, валежь подбирать. На очищенной земле широкий ров вырыли, насыпь возвели. Остановить хотели огонь. Только зря они пытались совладать с силой пожара. Еще задолго до приближения пламени жить невмоготу стало в полосе раскаленных ветров. Ветер сделался до того горячим, что дышать трудно стало. Сухой лист прошлогодней опадки дымиться, тлеть стал. Кожа на лице облезла и лопалась, глаза сухими сделались, закрыть их с трудом можно было. Ветер нагнал едкий нагретый дым. Люди и животные задыхались от гари. Деревья завяли и высохли, трава свернулась. И тогда началось нечто невообразимое, во что с трудом верится, что трудно представляется. Из лесу ринулись к Енисею гонимые огнем и страхом тысячи зверей. Как и птицы, они были до того объяты ужасом, что совершенно не замечали, куда идут, кто встречается на пути. Один инстинкт жил в травоядном, в млекопитающем, в хищнике — спасать жизнь! Все остальные инстинкты словно умерли, заглохли. Лоси и олени шли вместе с медведями, волками и рысями; ежи, кроты, куницы, зайцы, горностаи, соболи, лисицы, мыши, белки, росомахи, бобры, песцы, ласки — все смешались в один охваченный паническим страхом табун, рыкающий и кричащий на сотни звериных голосов. Обезумевшие животные топтали друг друга, бросались в реку, тонули или жалобно кричали, стоя на берегу, глядя печальными глазами на далекий, недоступный, цветущий берег Енисея. Там — лес, жизнь! У ног — река бурная, широкая, быстрая. Сзади — беспощадный враг. Заметив поселки, звери бросались к домам, надеясь под крышами их найти успокоение своему страху. Лоси и олени забирались в конюшни к лошадям; медведи, миролюбиво поглядывая на коров, жались к телятам; мелкая пакость брала приступом подпечки, полати, кровати, божницы, лавки, подполье, наводя ужас на бывалых охотников, на собак, кошек и домашнюю птицу. В общей беде никто, даже хищники, не думал о крови. Полесник, всю свою жизнь с величайшим трудом выслеживающий зверя в тайге, не думал об этом теперь, когда вдруг вся живая сила чернолесья пожаловала к нему в дом. Кровавые сцены разыгрывались только из-за обладания местом, в котором можно укрыться от огня. А воздух становился все горячее. Ветер нес теперь гарь и горячий пепел. За многие десятки километров летела туча легкого, остывающего в воздухе и опускающегося на землю, серого пепла. Земля покрылась сумрачным одеянием, которое постоянно колыхалось, двигалось, струилось от малейшего дуновения ветра, поднимаясь, как самум. В дыму и пепле скрылось солнце, небо, леса и земля. Двухкилометровый в ширину Енисей не смог победить пепел. Пепел покрыл его толстым слоем, скрыл воду и сделал сильную, широкую реку похожей на какой-то движущийся тротуар или конвейерную ленту. Но не это особенно помнят аборигены древнего Енисея — отца сибирских рек. Самое удивительное и страшное рассказывают они о том, что происходило у реки, когда пламя вырвалось из лесов и домчалось до берега. Тогда река взбунтовалась! Из горячей воды, из-под пепла, на берег в поисках водорода и холодной влаги полезли обитатели недр Енисея — осетры, нельмы, муксуны, сиги, щуки и прочая рыба. Такого мора не помнит больше история подводного речного царства. Рассказывают старики: погибшей рыбы оказалось так много, что переехать с берега на берег было трудно. В реке в то время не вода была, а каша. Весло поставишь в воду — стоит весло. Не поймешь: то ли рыбная, то ли пепельная каша оказалась в реке вместо воды.