Северный крест

Горгулов на всех, кто явился на процесс, произвел отвратительное впечатление. Он явно гордился тем, что убил президента страны, давшей приют тысячам русских беженцев, голос его был полон пафоса, а крупное квадратное лицо налито кровью. Перед тем как что-то сказать, он выкрикивал громко, с надрывом:

– Франция, слушай меня! – и лишь после этого нес какую-то мелкую, ничего не значащую чушь.

Себя на процессе он называл «зеленым фашистом», говорил о том, что Россией будущего должна править «зеленая диктаторская тройка», главного из этой тройки надо величать «гражданин диктатор», а его двух заместителей – «граждане поддиктаторы», и так далее все речи в подобном роде.

Узнал Митя и такую деталь, что Павел Горгулов был отчаянным игроком в казино. В частности, в Монако он проиграл все деньги, что у него имелись.

Процесс над Горгуловым шел три дня, после чего бывшего кубанского казака приговорили к высшей мере, как это было принято говорить в Советской России, на казнь пригласили зрителей, как в театр, – по билетам.

В редакцию газеты «Возрождение» также пришел один билетик. Семенов повертел его в руках и сказал Мите:

– Вы у нас стали самым крупным специалистом по Горгулову, вам и идти.

Митя отказался:

– Нет!

На казнь пошел сотрудник редакции по фамилии Чебышев – бывший прокурор Московской судебной палаты, гордившийся прежней своей дружбой с покойным Врангелем.

В «белую идею» Чебышев верил, как в силу золота, не меньше – видимо, Врангель сумел ему эту веру внушить на все оставшиеся годы. Тяжелый, плотный, Чебышев неуклюже передвигался по комнатам редакции, рассыпая всюду перхоть, густым слоем скапливающуюся у него на пиджаке.

Когда Чебышев вернулся с казни в редакцию, у него спросили:

– Ну и что?

– Ничего, – спокойно ответил тот, – отрубили голову и унесли куда-то в корзине, а меня оставили один на один с вопросом…

– С каким вопросом?

– Был ли Горгулов большевиком или не был?

– И к какому выводу вы пришли?

– Не знаю. Скорее всего, он был обычным бессознательным агентом…

Гукасов, услышав это, лишь усмехнулся, но ничего не сказал.

* * *

Во время суда над Горгуловым Миллер много думал о слабости человеческой, об уязвимости перед судьбой, о том, что с ним самим могут поступить так же, как с Кутеповым – возьмут да выкрадут… Однако он считал, если человеку суждено помереть от пули, то вряд ли он скончается от насморка либо прогрессирующего плоскостопия: от пули он и погибнет.

Возглавляемый Миллером РОВС действовал, жил, доставлял Советской России немало беспокойства, и если честно, Миллер был недоволен этим: ему было противно все, что связано с выстрелами из-за угла, с «боевыми» действиями, осуществляемыми исподтишка, борьбой, ведущейся под ковром, а не в открытую, поэтому, когда ему докладывали об убийстве патрульного милиционера в районном центре Голопупинске или о «красном петухе», пущенном под дырявую крышу избы-читальни деревни Бородавкине, он только морщился и ничего не говорил.

Иногда в выходные дни он вместе с Натальей Николаевной выезжал в Булонский лес, там супруги, взявшись за руки, как в молодости, прохаживались по тенистым дорожкам, любовались вековыми деревьями и молчали. Под ногами хрустела, поскрипывала старая сухая листва, с дубов падали зрелые желуди. Возвращались они всегда отдохнувшие, с просветленными лицами – казалось, будто бы дома, в далекой России побывали.

Говорить супругам вообще не надо было: они слушали лес, птиц, тишину, сравнивали воздух здешний с воздухом России и приходили к выводу, что воздух на родине все же лучше, чем здесь… Все – и воздух, и птицы, и деревья, и трава с водою.

Расстроенные глаза Натальи Николаевны начинали влажно поблескивать, и тогда Миллер плотно прижимал к себе локоть жены и шептал ласковые успокаивающие слова.

– Таточка, придет время, и мы с тобою точно так же, как сейчас ходим по Булонскому лесу, будем ходить по садам где-нибудь в Новой Голландии[38] или по скверам Васильевского острова. Поверь мне.

– Дай бог, дай бог! – Наталья Николаевна тяжело вздыхала.

Народа в Булонском лесу всегда бывало немного, и это устраивало чету Миллеров – не надо было оглядываться по сторонам, раскланиваться и придавать лицам официальное выражение.

– Что слышно о Кутепове? – интересовалась Наталья Николаевна с искренней озабоченностью.

Этот вопрос всегда вызывал у Миллера тревогу, недоумение и боль.

– Он как сквозь землю провалился.

– Жаль. Неплохой был человек. Жив ли он сейчас?

– Вряд ли.

– Почему ты так считаешь, Эжен? Или у тебя есть какие-то сведения?

Миллер склонил голову к плечу жены, вздохнул.

– Сведений никаких нет. У Кутепова – натура боевика. С одной стороны, он вряд ли так просто дался в руки, а раз не дался, то дело наверняка дошло до стрельбы. Где стрельба – там трупы. А с другой стороны, может быть, он и жив.

Наталья Николаевна передернула плечами, будто ей было холодно.

* * *