Северный крест

– Как зачем? Лечиться. Голова – вещь кровянистая, вон как из тебя льет. Будто из горшка. Остановить невозможно.

Ликутин поморщился, губы у него побелели.

– В живых бы остаться, – едва слышно пробормотал он.

– Останешься, куда ты денешься, – пренебрежительно произнес Дроздов. – То, что крови много, – хорошо, это означает, что голова у тебя толковая, шурупит, как у дедушки Кулибина. Вот когда прилива крови к голове нет – тогда все, ку-ку!

– Если меня отправят в город – там я пропаду.

– Не хочешь ехать в город – да ради бога! Никто тебя и неволить не будет. Сиди здесь, в тайге, песни пой, лапшу на костре вари. Можешь даже на этой поляне остаться.

Приговаривая успокаивающе, монотонно, увлекаясь собственной речью, Дроздов не забывал о деле – ловко перебинтовал голову Ликутину, поддел его рукой под тощие лопатки:

– Можешь, приятель, спать дальше.

Лагерь снова погрузился в сон.

Через двадцать минут вернулся Крутиков. Слепцов, лежавший на земле, на двух постеленных одна на другую шинелях, открыл глаза:

– Ну что там?

– Ничего, осмелюсь доложить. Только в одном месте кровь нашли – наверно, пулемет, который бил с миноноски, зацепил кого-то из партизан.

– Наши тоже стреляли. Это наши зацепили.

– Там слишком много веток нарублено – бил пулемет.

– Пулемет так пулемет, – вяло пробормотал Слепцов, губы у него слипались, он закрыл глаза. – Что в лоб, что по лбу – один дьявол.

* * *

Утром экспедиция двинулась дальше. Мимо миноноски и мониторов продолжали проплывать пустые, совершенно безлюдные берега, солдаты угрюмо поглядывали на них, выставляли перед собой стволы винтовок, хмуро цеплялись глазами за кусты и деревья и готовы были стрелять.

Белесое солнце, пустым тряпичным мячиком повисшее в небесах, освещало им путь своим скудным светом, над судами тучами вились комары; чтобы кровососы хоть немного отстали, на палубах мониторов зажгли несколько трухлявых пней. Гореть пни не могли – только тлели, плевались искрами и окутывали пространство сизым горьким дымом.

Без дымящихся пней плыть было бы невозможно – комары плотно запечатывали ноздри, набивались в рты, свет делался совсем серым, люди ворчали раздраженно, хлопали губами, выплевывая кровососов, вода становилась темной, по ней, казалось, плыли кровяные сгустки, а может, это и не казалось, может, это так и было.

Обеды в кают-компании миноноски проходили при запечатанных иллюминаторах. Митька Платонов выставлял на стол таз, в котором вонюче тлела еловая труха, разгонял дым еловой веткой – только тогда можно было что-нибудь съесть.

За столом часто заводили речь о России – откуда у заморенных, холодных, голодных Советов берутся силы, чтобы бороться? Неужели это сидит в людях с рождения или это появилось совсем недавно, внушено силой, которой враждебны мир и покой? Откуда? Не было на этот вопрос ответа.

К обеду офицеры выходили в белых мундирах, с начищенными до сверка золотыми пуговицами. В манжетах также сверкало золото – запонки, украшенные жемчугом, – покупали вместе в одном магазине, когда приплыли в Архангельск из Мурманска, очень уж приказчик хвалил товар, объяснял, захлебываясь восторженной слюной, что запонки эти изготовлены по заказу испанского монаршьего двора для подарков преданным людям и лишь несколько коробок попали на сторону и очутились в Архангельске.

Легенда была красивой, офицеры миноноски купились на нее и приобрели товар – в общем-то он был очень добротным, – и теперь щеголяли одинаковыми форменными запонками.

По пути уже сделали шесть остановок – наводили порядок в селах. Лебедев запретил команде миноноски сходить на берег.

– Еще не хватало участвовать в карательных операциях, – процедил он брезгливо и щелкнул кнопками перчаток, снимая их с рук. – Отбить нападение с берега, ответить выстрелом пушки на выстрел из тайги – это одно дело, а наказывать баб с детишками да жечь избы – дело совсем другое, оно не наше. Не богоугодное, если хотите, господа.

Рунге поддержал командира:

– На берег – ни одного человека!

Арсюха Баринов заныл первым:

– Дозвольте провести разведку.

Старший офицер миноноски посмотрел на него осуждающе.

– Разведку проведите в трюме! – велел он. – Возьмите с собой еще одного человека и – марш вниз! Проверьте, нет ли течей. Утром, при маневрировании, мы царапнули корпусом дно.

Конечно, течей могло и не быть, но проверить надо обязательно. А вдруг, как говорится! На всякую старуху бывает ведь проруха.

– Ну ваше благородие… – сильнее заныл Арсюха.

– Марш в трюм, кому я сказал! – рявкнул Рунге. Тон его был опасный. Торговая миссия Арсюхи по облагодетельствованию забитого населения Онежской волости срывалась, в спертом затхлом воздухе кубрика прокиснуть могла не только консервированная клубника, но и презервативы, а банки с говяжьей тушенкой – вспухнуть и лопнуть. Озабоченность Арсюхина достигла наивысшего предела, он даже перестал спать по ночам, только бегал в гальюн да стонал, держась за челюсть.

– У тебя чего, зубы болят? – пытался выяснить у него Андрюха Котлов. – Если болят, то их надо лечить настоем ромашки.