Северный крест

Слепцов в экспедиции отъелся, розовая физиономия его лоснилась, он был шумным, возбужденным, размахивал руками, скрипел крагами, стучал стеком, много говорил, видно было, что человек этот уверовал в собственную значимость, был убежден, что он способен вершить великие дела, Чижов же, наоборот, был молчалив, задумчив, бледен.

Цепкими глазами Слепцов оглядел кают-компанию, шлепнул одной ладонью о другую, растер там что-то невидимое.

– Богато живете, однако! – воскликнул он.

– Как получается, господин капитан, так и живем, – хмуря брови, отозвался Рунге – ему не нравился этот напористый хищный человек.

– Получается, судя по всему, очень неплохо. Я всегда догадывался, что флотские живут лучше армейских. Сейчас я это вижу своими глазами. – Слепцов вновь хлопнул ладонью о ладонь, остановился у гравюры, на которой юный обнаженный бог давил кисти винограда, готовя их для закладки в винный чан, хмыкнул одобрительно: – Ничего мужичок. В свободное от службы время боксом, наверное, занимался…

Рунге вздохнул и отвернулся от Слепцова. Ожидали командира миноноски – Лебедев задерживался в рубке, изучал промеры дна, взятые только что, и сопоставлял их со штурманскими картами.

Начинать завтрак без командира было не положено.

Когда Лебедев появился в кают-компании, лицо у него было темным, озабоченным, он щелкнул кнопками перчаток, морщась, стянул их с рук.

– Пробовали связаться по радио с Архангельском – бесполезно. Сидим в дыре. Ни новостей, ни старостей. – Лебедев вздохнул. – Прошу садиться за стол.

Митька Платонов, стремясь угодить командиру, расстарался на славу – внес поднос, на котором стояли небольшие фарфоровые тарелки, украшенные якорями и изображениями Андреевского флага, – объявил громко, очень торжественно:

– Жареный сыр шавру с рулетом из печеного сладкого перца.

В наступившей тишине было слышно, как капитан Слепцов от неожиданности даже икнул – о том, что здесь, в лютой комариной глуши, на дикой безлюдной реке, могут подать изысканное французское блюдо, он даже подумать не мог, но бывают же божественные перевоплощения, и блюдо было подано, а конопатый вологодский веник в поварском колпаке сумел даже кое-что изобразить по-французски. И плевать, что французский у него густо замешан на смеси нижегородского с вотяцким – главное, что он очень уверенно произнес слова.

Слепцов, несмотря на свое дворянское происхождение, их даже выговорить не мог.

Капитана поджидало и новое потрясение: Митька Платонов вынес еще один поднос и объявил:

– «Патэ из фуа-гра» «о торшон» с тостами и соусом из португальского вина.

– Португальское вино – это «портвайн», – тихо простонал Слепцов, ни к кому не обращаясь. Однажды он застрял на двое суток в Одессе, опившись местного «портвайна» в трактире одного армянина, страдающего базедовой болезнью, и потом целых двое суток в городской больнице Слепцову прочищали клизмами брюхо – едкое крепленое вино впиталось ему в кишки. С тех пор Слепцов стал избегать общения с «портвайном», считая, что напиток этот можно употреблять только в медицинских целях, когда болен насморком.

Среагировал на новое блюдо он слишком запоздало – передернул плечами, когда перед ним уже стояла тарелка с «патэ из фуа-гра». Собственно, это была обычная, хорошо прожаренная печенка с тонко нарезанными хрупкими сухарями, политая горьковатым подгорелым соусом, Слепцов никогда бы не подумал, что рядовая телячья или поросячья печенка может оказаться благородным блюдом «фуа-гра».

Ели молча, Лебедев сидел, сосредоточенный, погруженный в себя, разговор не заводил – что-то обдумывал.

На третье Митька Платонов предложил кофе с консервированными английскими сливками и гренками. Лебедев, словно бы очнувшись, приподнял чашку, поглядел на нее с сожалеющей улыбкой и проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Вот напиток со сложным напористым характером – еще вчера никому в России не был ведом, а сегодня в Архангельске не найдешь чиновника, который свой день не начинает с чашки кофе. Мда-а…

Лейтенант выглянул в иллюминатор. Миноноска стояла на якоре посредине реки. Слева на невысоком кривом берегу гнездилась зубчатая строчка молодых темных елок, справа виднелись голые камни, поблескивающие то ли от пота, то ли от тумана, приползшего из верховьев.

Пороги, дальше которых миноноска не могла двигаться, находились совсем недалеко.

Лебедев допил кофе, отставил чашку в сторону, до хруста размял пальцы.

– Значит, так, дорогие друзья, – начал он совершенно по-штатски, не по-уставному, поглядев вначале на Чижова, потом на Слепцова. – Дальше мы пройти не сможем. Вода все уходит и уходит. Скоро река станет такой мелкой, что мы даже не сможем вернуться назад – нас просто-напросто закупорит здесь. Дорога, ведущая в Кожозерский монастырь, находится примерно в двенадцати километрах отсюда. Предлагаю вашим отрядам покинуть мониторы и в монастырь двигаться самостоятельно. – Лебедев взял со столика колокольчик, несколько раз встряхнул его. – Дневальный!

В дверях кают-компании незамедлительно появился матрос с белой повязкой на рукаве.

– Попросите ко мне кока, – попросил лейтенант.