Северный крест. Миллер

   — Им сказали польские друзья, а у польских друзей есть надёжный канал информации. — Митя выкладывал всё, что знал про «страшного человека» и вообще про всех людей из советского посольства. Он полагал, что сам он и Аня — единое целое, без пяти минут муж и жена, и секретов от неё у него просто быть не может, не должно.

   — Канал информации — в посольстве? — удивилась Аня.

   — Да, в посольстве. Через какую-то там техничку...

   — Не верю я техничкам, которые стучат налево-направо и получают за это неплохие гонорары, — мрачно проговорила Аня, — гораздо больше, чем ты в газете.

Вскоре принесли чудеснейший луковый суп.

   — Ладно, не будем об этом, — миролюбиво проговорил Митя, — забудем и про служащего советского посольства, заштатного чекиста, которого видно за версту, и серый грузовик, видимо, приспособленный для перевозки покойников. — Митя подцепил ложкой немного лукового супа, с удовольствием отправил в рот и почмокал губами: — Очень недурная штука! Ты ешь, ешь!

Аня запоздало ощутила, как в ней всё похолодело: Митя прошёлся по своеобразным реперным точкам, которые он никогда не забудет: «служащий посольства», «серый грузовик»... Ещё не хватало, чтобы он запомнил номер грузовика, Ане сделалось ещё холоднее, и она уткнулась в тарелку. Всё-таки ей интересно: что за канал информации имеется у поляков в советском посольстве, что это за техничка? Надо будет сообщить об этом товарищам — пусть понаблюдают за посольскими работниками.

Аккуратно зачерпывая ложкой луковый суп, Аня подносила её ко рту, беззвучно схлёбывала, иногда поднимала глаза на Митю и тут же опускала их. Суп, судя по Митиному лицу, был вкусным и сытным, грел душу, радовал, радость проступала на Митином лице, она плескалась в его глазах, была сокрыта в уголках губ, в крыльях носа, в ресницах, густых, как у девчонки... Митя Глотов не умел быть скрытным и чувства свои прятать тоже не умел. Наверное, должны были пройти годы, прежде чем он сможет овладеть этим искусством. А пока...

Пока что было, то было. Аня, продолжая беззвучно работать ложкой, сощурила глаза беспомощно, будто плохо видела, глянула на Митю и вдруг вместо молодого розового лица увидела гладкий, словно отмытый до белёсого блеска череп его, чёрные костяные пустоты вместо глаз и крепкие, плотно стиснутые зубы.

   — Ты чего, Ань? — встревожился Митя.

   — А что я?

   — Да взгляд у тебя какой-то... остановившийся.

Аня тяжело, совершенно по-бабски, как это бывает с женщинами, замученными домашней работой, вздохнула.

   — Устала я... Ты не представляешь, как устала.

Ей хотелось прощупать Митю больше, узнать, что он ещё видел, что ему ведомо, но она боялась возвращаться в разговоре к этой теме. Спросила лишь:

   — Ты с Евгением Карловичем давно не встречался?

Митя вытер салфеткой губы.

   — Давно. Всё хочу напроситься к нему на интервью, да не получается — то одно набегает, то другое, то третье...

«Значит, Митя ещё ничего не знает о похищении Миллера. — Ане сделалось легче, она, преображаясь, становясь прежней Аней Бойченко, шумно вздохнула. — И не узнает уже никогда».

* * *

В вечернем сумраке Митя и Аня подходили к Аниному дому — оставалось пересечь два проходных двора и один тихий проулок, скудно освещённый несколькими слабыми фонарями, вдруг Аня споткнулась обо что-то и захромала и, сделав шаг, остановилась, остановился и Митя:

   — Ты чего?

   — Да камешек в туфлю попал. — Аня поморщилась, тряхнула в воздухе рукой, словно бы ушибла не ногу, а руку, подула на пальцы и опустилась на корточки.

   — Может, подсобить? — Митя присел рядом, попытался заглянуть Ане в глаза. — А?

   — Не надо.

   — Хочешь, я тебя до дома на руках донесу?

   — Не надо, Митя. — Аня снова поморщилась, щёлкнула замком своей сумочки, чуть приподнявшись, глянула в одну сторону улицы, в самом конце которой горела украшенная электрическими лампочками реклама цирка-шапито.

Улица была пуста — ни одного человека. Район этот — рабочий, люди рано ложатся спать, поскольку утром им надо подниматься ни свет ни заря, тут если чуть помедлишь, не рухнешь на боковую — весь день потом будет сорван, пойдёт насмарку: и голова будет болеть, и круги перед глазами станут плавать, а земля под ногами — раскачиваться, словно пьяная. Митя покрутил головой, ощутил внутри какой-то сладкий тревожный сжим, ему хотелось обхватить девушку, которая была так близко, за голову, прижаться губами к её волосам, и он произнёс ласково, с таким выражением, будто только одно это слово и знал на белом свете:

   — Анечка!

Аня тем временем достала из сумочки пистолет — дамский браунинг, больше похожий на зажигалку, чем на настоящее оружие, игрушечный, ненатуральный и, зажато всхлипнув, взвела курок.

Фронтовик Митя услышал этот звук — он хорошо знал его по войне и, как любой фронтовик, запомнил, наверное, до конца дней своих, среагировал бы на него в любой другой ситуации и расслышал бы его в любом грохоте, даже среди пушечных ударов больших оркестровых барабанов, — Митя ощутил себя так, будто его саданули пудовым железным кулаком, — он выпрямился, по-детски облизнул губы:

   — Ты чего, Ань?