Северный модерн: образ, символ, знак

Так, в частности, в латышской столице был определен закрытый тип застройки. Дома, как и в Петербурге, часто располагались по «красным линиям», вплотную друг к другу. Площадь внутреннего двора не должна была первышать 136 квадратных метров. Высота зданий ограничивалась 10 саженями (21,3 метра), что, примерно, соответствовало 5—6 этажам.103

Эти положения были строго обязательными для зодчих при работе над проектами зданий. А. Ванаг также принимал во внимание, что создаваемый им жилой массив должен протянуться более чем на 90 метров по линии улицы. Желая избежать ощущения монотонности, архитектор в проектах фасадов использовал разные по характеру пластические акценты (ризалиты, эркеры, балкон-лоджию и т.д.), контрастирующие со строгой ритмикой окон на плоской поверхности стены. Важная роль также была отведена орнаменту, вырезанному по штукатурке. Фрагментарно, он служил элементом композиции, разделяющим части фасада с гладкой и шероховатой отделкой. Но светлая поверхность стены в доме №69 получила и чисто живописное оформление. Ее украсили этнографические знаки, имитирующие восходящее солнце.

В своих проектах А. Ванаг, в основном, стремился к созданию четких объемно-пространственных композиций. В убранстве фасадов он использовал сравнительно небольшой набор средств художественной выразительности, скупо вводил декоративные элементы. Так карнизы, эркеры или просто выступающие части в своих постройках зодчий нередко заканчивал снизу характерными зубчиками, напоминающими бахрому полотенец или национальных покрывал. Данный мотив украшения, к примеру, встречается в построенных А. Ванагом домах на Бривибас (№158) и А. Чака (№64). Эти зубчики лишены конструктивного назначения, тектоники, присущей для архитектуры, основанной на ордерной системе.

Дом на улице К.Барона (арх. А. Ванаг) с характерными декоративными элементами – «зубчиками» и «коренастыми» опорами

Каменные столбы в отдельных зданиях у А. Ванага нередко напоминают формы опор, заимствованные из латышского деревянного зодчества (как, например, в доходном доме №70 по улице А. Чака). Такого рода ассоциации, как уже омечалось, были вполне допустимы для построек «северного модерна» в Латвии. Но, вместе с тем, А. Ванаг использовал в наружном убранстве фасадов и экзотические «египетские» колонны, на первый взгляд, кажущиеся несколько странными в рижских жилых домах. Я. Крастиньш придерживался мнения, что они также отвечают художественным воззрениям модерна, который, «отвергая подражание историческим стилям, искал вдохновение во всем, что оригинально и экзотично».104

Любопытно, что подобные колонны можно встретить и в ряде петербургских построек этой же поры. К примеру, их употребил Ф. И. Лидваль на фасаде известного дома инженера Н. А. Мельцера на Большой Конюшенной (№19) или Ф. Миритц – в главном корпусе здания для служащих Финляндской железной дороги (ул. Боткинская, 1). Стилизованные египетские колонны с «растениевидной» формы капителями, очевидно, соответствовали органической природе архитектуры «северного модерна».

Такого рода элементы присутствуют и на фасаде красивого жилого дома на улице Кришьяниса Барона (№62 и 64) в Риге, который А. Ванаг спроектировал и построил в период 1909—1911 гг. «Египетские» колонны поддерживают тяжелое арочное перекрытие балкона. Здание при этом, формой углового завершения и специфическими щипцами над эркерами, скорее, вызывает ассоциации не с каменным строительством, а с национальным деревянным зодчеством.

Но, пожалуй, наиболее эффектно все же выглядит рельефная вставка с цветной мозаикой, украшающая фасадную стену на уровне первого этажа. Она наглядно иллюстрирует узор из народной вышивки. Стилизация знака Месяца была достаточно распространенной в латышской национальной одежде. А. Ванаг, будучи архитектором, тоже хорошо осознавал непреходящее значение геометрических узоров, связанных своим происхождением с наследием далеких предков балтийских народов. В отсутствии литературного эпоса, его функцию в Латвии в момент подъема национального самосознания, фактически, выполнял орнамент. Незатейливые геометрические узоры и знаки представлялись творческим людям неисчерпаемым ресурсом древнего знания, в своем роде «кладовой мудрости». Кто-то из них даже пытался воспринимать рисунок на Лиелвардском поясе, как некое зашифрованное послание, обращенное в будущее.

Этнографические знаки у латышей были крайне разнообразны. Существовало несколько тысяч их вариантов. В эпоху модерна интерес к орнаментам Лиелвардского пояса, мотивам народной вышивки и вязания особенно возрос. Любая нераскрытая тайна, загадка, необъяснимые словами вещи превратились в «изюминку» творческого вдохновения. Таинственные ребусы латышских национальных поясов стали в своем роде объектами эстетического любования и наиболее подходящим «художественным материалом» для стилизованных рисунков.