Северный свет

Он усиленно убеждал себя, что для него это не такая уж страшная беда: все-таки он не какой-нибудь средний корреспондентишко, который со всех ног кидается выполнять любое приказание хозяина, получает гроши и почти не имеет надежды когда-либо выбиться в люди. На Флит-стрит знали его умение давать нужный материал, и хотя иной раз, быть может, и приходится срезать угол — чего тут огорчаться, если это позволяет прийти к цели раньше других. Он знал, что не лишен ума, таланта, индивидуальности, что пишет он легко и живо. Без особого труда он выучил французский и немецкий, свободно разговаривал на этих языках. Он неплохо разбирался в современном искусстве и мог не хуже иных знатоков написать бойкую статью о Пикассо, Бюффе или Модильяни[9]. Имел он представление и о музыке и, хотя ни разу в жизни не взял ни одного урока, мог сесть за рояль и сыграть что угодно по слуху. Неплохо сражался в теннис, а на бильярде мог в любое время забить сотню шаров. При желании он умел нравиться, и, стоило ему захотеть, лишь немногие — будь то мужчина или женщина — способны были противостоять его обаянию: он, что называется, умел влезть в душу. Работая у Джохема иностранным корреспондентом в Европе, он блестяще показал себя в зарисовках из жизни международной аристократии в Сент-Морице, на мысе Антиб и в Довиле — и все благодаря своей способности проникать в такие места, как «Корвиглия-клуб», «Иден-Рок» и «Нормандия», и чувствовать себя как дома там, где любого другого корреспондента уже давно вышвырнули бы за дверь. Вот тогда-то он впервые и проявил свое удивительное умение исказить любое интервью и так преподнести слова своих жертв, что они оказывались героями «скандальчика», щекотавшего нервы читателей. А до чего же забавны были их жалкие письма с протестами, которые неизменно помещались где-нибудь в самом незаметном уголке газеты! Время от времени он шутки ради выступал с громовой статьей против какой-нибудь модной книги: надергав из контекста несколько фраз, он умудрялся настолько извратить замысел автора, что тот представал перед читателем либо мерзавцем, либо кретином. Позже, уже работая на Соммервила, в период довольно натянутых отношений между Англией и США, он с успехом использовал эти свои способности в еженедельных обзорах из Нью-Йорка и так превозносил американское процветание, что еще больше разжигал чувство горечи, владевшее тогда англичанами. Поэтому Най был уверен, что и сейчас сумеет получить назначение в Америку, пожалуй, от Мигхилла и, кстати, избежит этой чертовой английской зимы. А не то, если повезет, может удастся договориться, чтобы его послали на кинофестиваль в Канн… над этим, пожалуй, стоит поразмыслить; он завязал немало всяких связей на Ривьере, где — не без гордости вспоминал он — ему довелось интервьюировать всех знаменитостей, начиная с сестер Габор[10] и кончая Ага-ханом[11]. Кто-кто, а уж он-то побывал во всяких передрягах, знает дело и всегда сумеет добыть себе теплое местечко.

Однако, несмотря на все усилия поднять свой престиж в собственных глазах, гордость Ная была уязвлена тем, что на этот раз он провалился, а главное — что верх над ним одержал такой человек, как Пейдж. С первой их встречи неприязнь Ная к владельцу «Света» непрерывно росла, а сейчас и вовсе превратилась в ненависть. Конечно, с яростью говорил он себе, если бы Смит так не церемонился, они бы в два счета одолели этого типа. Правда, идея покупки типографии, которую он подал, бумерангом ударила по ним самим — при одной этой мысли Най взвивался от злости, — и все же в принципе она была правильной. В борьбе не должно быть полумер. Тут уж надо не колеблясь ставить на карту все. А Смит никогда на это не соглашался. В конечном счете ему же больше всех и попадет. Он вообразил, что без труда добьется успеха, возлагал на успех большие надежды, думал, что это вернет ему жену; а теперь просто смешно смотреть, как он скис. За последние недели от его важного вида не осталось и следа, и, хотя он продолжал метаться в поисках выхода, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он сел в галошу.

Раздумывая над всем этим, Най дошел до Хлебного рынка. Перед старой ратушей на щите висела афиша, оповещавшая о концерте — первом из серии филармонических концертов, устраиваемых Пейджем для восстановления колокольни св. Марка; концерт был назначен на воскресенье, 15 сентября. Хотя Най и решил про себя, что музыканты и певцы, которых откопал Пейдж, — мелкота, второсортный сброд, однако это мало способствовало его успокоению. Он круто повернулся и, пересекая площадь, увидел Пейджа, спускавшегося со ступенек здания, где помещалась редакция «Северного света». Последнее время Най старался не сталкиваться с ним: уже один вид этого человека был ему более чем неприятен. Рядом с Пейджем шла какая-то молодая женщина. И, надо сказать, красотка: высокая, аппетитная, но не слишком пышная — словом, как раз в меру.