Северный Удел

Карета, приближаясь, заскрипела рессорами на повороте. Штальброк нагнулся. Жандармы у крыльца напружинились.

Взгляд Сагадеева стал острым.

Возница, бородатый мужичок в полушубке, тпрукая, натянул вожжи. Лошади встали. Казак соскочил с жеребца. Тоже бородатый, в чекмене, в сапожках с загнутыми носами. Постоял, нашел взглядом обер-полицмейстера, задробил по ступенькам на балюстраду.

– Вахмистр Желтаго, – поднявшись, приложил пальцы к папахе казак.

– Кто в карете? – спросил Сагадеев.

– Семья, числом три.

– Почему не выходят?

– Не могу знать!

– Боятся? – вздернул брови Сагадеев. И придержал рванувшегося обратно вахмистра: – Мы уж сами теперь.

Но не успели мы сойти с крыльца, как дверца кареты распахнулась.

Сначала из нее выбрался дородный мужчина лет сорока пяти в длиннополом рыжеватом рединготе. Усы, бородка. Крупный нос.

– Здрасте, – сказал он нам, таращась на мундир Сагадеева.

За мужчиной выкатилась, видимо, его супруга, полная, невысокая, в желто-коричневом казакине. За собой она тянула такую же полную дочь в епанче поверх муслинового платья. Видно было, что бежали в спешке, даже не переодевшись в дорожное.

– Вот вам Благодать, вот вам! – сразу полезла с кукишами женщина. – По какому праву? Что мы, уже и уехать без спросу не можем?

– Можете, – кивнул Сагадеев.

Дочка за спинами родителей полезла пальцем в нос.

Она была румяная, откормленная, но, похоже, глуповатая. На нас она не смотрела, пялилась на свой палец, побывавший в ноздре, затем, потеряв к нему интерес, стала пристально изучать мои брюки в паху.

Когда я все же перевел взгляд вниз, желая убедиться, что все у меня в порядке, то уловил на ее лице слабую улыбку.

Дурочка какая.

– Господин полицейский… – начал было глава семейства.

– Мы все равно здесь не останемся, – затараторила его жена, – хоть вы нас в кандалы, хоть под арест, мы свободные люди…

– Погодите, – скривился Сагадеев. – Вы уедете, как только мы выясним все необходимое. Во-первых, сейчас осмотрят вашу карету.

Он подал знак жандармам, и те деловито полезли кто на козлы, кто в салон, кто в сундук на задах. Один даже лег под колеса и обстучал днище.

– Во-вторых, – сказал Сагадеев, – напомните мне, пожалуйста, ваши имена и фамилии. Если есть пачпорта, давайте и их.

– Пачпортов нет, – сказал мужчина. – Фамилия моя Шалбаев. Имя – Аристарх.

– Шалбаева Людмила Львовна, – представилась его жена. – Дите Олесей зовут.

Дочка прыснула, словно услышала смешное.

– Где живете?

– В Тверецке. Не последние, между прочим, люди.

– Почему поехали?

– А ждать, ждать когда и нас?! – выдвинулась жена. Круглое лицо ее сделалось гневливо-красным. – Вы нас за идиотов-то не держите! Полно полиции, высшей крови – ступить некуда, а самого Ритольди – того! И не заводите, не заводите мне тут глаза! Чтобы я Олесечку свою на погибель здесь оставила?

– Я бы попросил вас, – сказал Сагадеев, терпеливо подождав, пока Шалбаева выдохнется, – не афишировать смерть члена высокой фамилии.

– Конечно-конечно, – заверил его мужчина.

– Под страхом ареста, – добавил обер-полицмейстер, и открывшая было рот женщина тут же его захлопнула.

– Чисто. Ничего нет, – обернулся от кареты один из жандармов.

К нам подошел Штальброк. Физиономия его была обиженно перекошена.

– Николай Федорович, если ваша девица так чует жилки, – негромко заговорил он, – то уж и проверку обязательно б почуяла. Из сего я делаю вывод…

– Извините, поручик, – прижал ладонь к груди Сагадеев. – Простите великодушно, не хотел обидеть. Обстоятельства.

Штальброк поджал губы и кивнул.

– Так мы можем ехать? – опасливо спросил Шалбаев.

– Да, наверное, – пробормотал Сагадеев, глядя, как обысканный возница, подтянув кушак, забирается обратно на козлы.

– Извините, – проговорил я, когда Людмила Львовна, торжествующе сверкнув глазами, взялась за дверцу, – одно только «но»: кроме убийцы, никто пока не знает, что Ритольди именно убили. – И добавил, обращаясь к Олесе: – Не так ли, Диана?

* * *

Сагадеев еще напрягал горло, чтобы выдать вопль: «Ка-ак?!» – Олеся еще поворачивала голову, а я уже набрасывал на нее жилки, скрученные в петли, вязал ноги, попутно отделяя от Шалбаевых. Образ записной дурочки мгновение еще держался перед нами, но затем исказился, скомкался, и полное девичье лицо сползло, будто смытое водой.

Епанча и мутон опали, и под ними обнаружилась худенькая черноволосая женщина в шерстяном костюме.

И вот здесь уже раздалось сагадеевское:

– Ка-ак?!

Шлепнулся на зад Шалбаев, повалилась на бок и зашлась в визге его жена, подались вперед жандармы, Штальброк страховал мои петли своей кровью, надув хищный «парус», а Диана Зоэль, улыбаясь, смотрела на меня, и глаза ее были холодны.

Лицо ее подергивалось, и я чувствовал, как она борется с моими жилками, что-то шепчет одними губами, мнет красное в ладони, но одолеть кровь не может.

Пехотинцы, высыпавшие на балюстраду, нацелились в нее из ружей.

– Ладно, ладно, – сказала она, тряхнув головой. – Ваша взяла.

Лента выпала из ее ладони и еще в воздухе рассеялась пеплом.

– Не подходите пока! – крикнул Сагадеев дернувшимся жандармам.