Северный ветер

— Я рад, вы верите мне, я вижу. Да, Вангол, я вошел внутрь. Дверь закрылась, и я с интересом наблюдал, как специальные механизмы очень простым способом абсолютно надежно герметизируют ее. Я оказался в помещении, похожем на капсулу, освещенном тем же спокойным светло-голубым светом. Передо мной находились расположенные кругом, как лепестки цветка, ложа, похожие на удобные кресла. Меня как бы приглашали устроиться в одном из них. Оно пульсировало светом, в отличие от шести других. Я шагнул и, опустив на пол свои инструменты и фонари, сел в это кресло. Оно, как живое, приняло форму моего тела, и медленно и осторожно мои руки и ноги, и вообще все тело оказалось крепко зафиксировано в нем пластичными обволакивающими лентами. Я почувствовал, что мое тело пронизывает какой-то мгновенный холод, стремительно сменившийся волной жара, прошедшей от пальцев ног до макушки. Я увидел, как моя одежда тает и исчезает. Мне стало страшно, я увидел свое обнаженное тело, распластанное в кресле, в овальном отражении зеркальной поверхности потолка. Но затем на месте испарившейся одежды каким-то образом появилась тонкая облегающая ткань, прикрывшая мою наготу, и даже ступни ног оказались обуты в оригинальные бежевые туфли, я потом оценил их непревзойденные качества. Все это происходило в полной тишине, нарушаемой только звуком моего взволнованного дыхания.

На тот момент мне вдруг подумалось: «Может быть, все это сон?» Но я не мог даже ущипнуть себя.

— Может, и правда вам это все снилось, Гюнтер? — улыбнулся Вангол. Увидев реакцию рассказчика, Вангол примирительно поднял руки, дескать: верю, верю. — Я вот чаю сейчас покрепче сварганю и продолжим.

— Хорошо, во рту что-то пересохло.

Так уж происходит в этом мире. Сплошная несправедливость. Рядовой Волохов, выведший из окружения свой взвод, командовавший почти батальоном в бою под Вязьмой, был назначен вторым номером в расчет противотанкового ружья, а первым номером был назначен рядовой Махоньков.

— Теперь ты командир, Махоньков, а потому обязан заботиться о личном составе, где мой котелок с горячей кашей? — подтрунивал над Махоньковым Волохов.

Махоньков только краснел и улыбался в ответ.

— Да какой я вам командир, а заботиться — эт пожалста. — И Махоньков пулей летел на раздачу с двумя котелками.

Он просто души не чаял в Волохове, любил и уважал его, как родного отца. Тем более что родного отца Махоньков и не помнил, умер его отец в начале двадцатых годов. Махоньков был вообще против такого решения, даже подошел к начальнику курсов, пытался объяснить, что первым номером должен быть Волохов и вообще Волохова надо ставить командиром, за что схлопотал два наряда вне очереди. За что? За то, что «шибко умный».

Командир роты, куда оба попали после кратких курсов переподготовки, принял их холодно.

— Окруженцы, топайте во второй взвод к лейтенанту Григорьянцу.

Там их встретили весело, командир взвода показал их огневую позицию в хорошо отрытой траншее и накормил ужином.

— Нам истребители танков во как нужны, — полоснув ребром себе по горлу, сказал лейтенант, улыбнувшись белоснежной улыбкой из-под черных усов. Его слегка выпуклые карие глаза светились искренней радостью и гостеприимством.

— С таким командиром воевать можно, — заключил Волохов, выходя из блиндажа и обращаясь к Махонькову. Тот согласно кивнул.

Было холодно, ветер катал чертополох по присыпанному снегом полю, в темноте ночи было непонятно, где фронт, а где тыл. Везде темно и везде тихо. Волохов постоял в траншее, докуривая в рукав самокрутку.

«Сколько еще этой тишине быть?» — думалось ему.

Уже отвык от тишины, не спится, если тихо. Он прошел по траншее, дошел до часового, тот не спал.

— Чё шатаесси?

— Не спится.

— Дак постой за меня, а я посплю.

— Ты на посту, вот и стой, а не болтай! — почему-то обозлился на часового Волохов.

Он постоял еще немного, подышал морозным воздухом и спустился в землянку. Свет от самодельной лампы, сделанной из малокалиберной снарядной гильзы, слабо освещал помещение, набитое людьми до отказа. Спали везде, где только можно было притулиться. Волохов присел у входа в землянку, кусок плащ-палатки, что был вместо двери, трепыхало ветром. Запахнувшись в шинель, Иван закрыл глаза и сразу уснул. Этому он приучил себя еще в лагерях. Там, как и на фронте, ценилась каждая минута сна, а тепло там стоило жизни. Не просохли портянки, сброшенные кем-то с сушилки, и на следующий день ты отморозил ноги, а еще через неделю — покойник. Здесь было не лучше, только смерть от отморожения пока никому не грозила, морозы еще не пришли, зато от простуды страдали многие. Махоньков, увидев, где уснул Волохов, осторожно укрыл его своей шинелью и вернулся на свое место, там надышали, там было тепло. А Ивану снился сон, будто он идет по свежескошенной траве, а у стожка стоит девушка. Она улыбается и протягивает ему косу со словами: «Ты что остановился, смотри, сколько еще травы, на, коси еще».