Северный ветер с юга

- Верно говорят, что беда не ходит одна, - вздохнула мать. - Я и сама вижу, что плохо у вас, да чем же помочь? Я тебе вот что скажу, сынок. Никто, кроме вас, в ваших делах не разберется. А жизнь вдвоем пройти нелегко, сын, ох, как нелегко... Не хотела тебе рассказывать, но ты уже взрослый у меня, поймешь. Отец твой тоже не сахар, а ведь прожили вместе, считай, три десятка. Временами и вправду казалось, все кончено. Особенно, когда запил он у нас. Ну, не в прямом смысле, а каждый день домой пьяный приходил. Ты, наверное, не помнишь, ты тогда первоклассником стал. Ругалась я с ним, тебя забирала и из дома уходила к тетке своей, к Нине, а потом решила развестись насовсем. Обдумала, что да как, да как мы с тобой одни жить будем. А что поделаешь? Судьба такая. Но расстаться надо было по-человечески, да и жалко мне было Сережку, и убедиться я должна была, что потерял он уважение к нам с тобой, что разлюбил нас. Вот и завела я его в первое же воскресенье будто ненароком в сад "Эрмитаж". Сели мы с ним на скамеечке, почти на такой же, на какой мы не раз сиживали, когда любовь наша была в самой силе, и сказала ему тихо, без крика, что зла на него не таю, но жить вместе больше не могу, что нельзя из-за водки проклятой портить жизнь жене и сыну, и что прошу его простить меня, если виновата, и что прощаю его... Ты же знаешь нашего отца, характер у него крутой, а тут вижу слезы у него на глазах. Как у мальчишки.

- Ты не волнуйся, ма, - ласково сказал я.

- Как же не волноваться-то? Сам посуди. Время-то какое: война только кончилась, голод, жить негде... Тут Сережа и не выдержал, все рассказал мне. Оказывается, на работе повздорил он в отделе кадров с незнакомым мужчиной. Сергею-то все невтерпеж, что-то ему выяснить надо было про свой цех в этих кадрах, а незнакомец в разговор вмешался, стал советовать что-то, Сергей и отбрил его. Тот только фамилию у Сережи спросил, недобро так спросил, и вышел. А через некоторое время Сережу сняли с начальников цеха, до помощника мастера понизили. И не объяснили ничего. Наш пошел было выяснять, да ему посоветовали, сиди, не рыпайся, еще спасибо скажи, что так легко отделался. Вот и начал наш батя зашибать. Дурашка... - мать покачала головой, - нет, чтобы прийти да поделиться со мной, нет, ему, видите ли, стыдно было. Гордыню свою усмирить не мог. Вот от этого и случается все, сынок, от гордыни, чаще всего от нее, от греха этого смертного рушатся семьи и несчастья личные происходят. Господи, твоя сила...

Мать тяжело вздохнула.

- А ты хитрая, ма, - улыбнулся я. - Отца в сад заманила, продумала все, как режиссер настоящий.

- Скажешь тоже, режиссер, - отмахнулась мать. - Но соображать-то надо. Одно дело, наговорил сразу с три короба, тебе вроде бы и легче, все сказал, а другое дело, понял ли тебя тот, с кем ты говори? Ну, ладно, хватит об этом, тебе еще ночь в автобусе маяться. Знаешь что, приляг на диванчике, отдохни перед дорогой, сынок.

Я разомлел после домашнего обеда, с удовольствием растянулся на диване, закрыл глаза и уже в полусне слышал, как мать, тихо приговаривая, укрыла меня одеялом, подоткнула везде, чтобы не дуло, и легко провела ладонью по моему лицу, разглаживая морщинки, снимая усталость. Так может гладить только мама...

Хранительница нашей семьи... Была бы Тамара такой же...

Глава тридцать вторая

И покачнулась, поплыла Москва в окне ночного автобуса. В разворотах прокрутились площади, потянулись улицы, освещенные рядами фонарей, пока, наконец, не замелькали снежные барханы придорожных сугробов.

Все бежало назад, все летело назад и в монотонном ритме дороги чудилось, что это не я еду куда-то в ночную тьму, а все, что попадало в свет фар нашего автобуса, бежит назад, в Москву, туда, где остались дом, диспансер, работа, киностудия, Тамара, мои друзья и мои сопалатники. И снова, как и тогда, в первый день пребывания в диспансере, я ощутил, что откололся очередной айсберг моего прошлого и начал таять в пучине времени.

...а снег опять летит с утра и так снежинок белых много, что в белом лес и уходящая дорога, и заметает снегом след, что вел к тебе, а вот сейчас уводит, меня по лесу хороводит, плутает сон мой в трех соснах и странный страх бродягой бродит...

...что в белом лес и уходящая дорога... что в белом лес и уходящая дорога... Всю ночь мы качались навстречу метели пока не рассвело, вот молоком залило черноту неба, а попозже засиял ясный синеокий день.