Севиль

Гюлюш (входя). Я ее послала. Все, что в этом доме, чуждо друг другу. Этот гардероб и эта полка. (Дергает за полку, и она со всей посудой падает на пол). И это тоже. (Показывает на пианино и на нишу с восточным инвентарем). И эти муж с женой! Все они - чужие друг другу! Вот, несчастная, землетрясение, о котором я говорила тебе. Рано или поздно этот дом должен был развалиться, и, чем раньше, тем лучше.

Эдиля. Да что она, с ума сошла, что ли?

Гюлюш (взглянув на Балаша, который все еще обнимает Эдилю). Вы хотите продолжать начатый вальс, мадам? Музыканты, вальс! (Берет Севиль за талию и возбужденно кружит по комнате). Не стой же как вкопанная. Двигайся! Жизнь борьба! В бараньем бою надо-иметь крепкие рога3. (Напевает вальс и продолжает кружить Севиль).

Севиль (ослабевая). Отпусти меня, голова кружится.

Гюлюш. (кружа Севиль еще быстрее). Кружись! В зловещем вальсе жизни, когда кружится голова, никто не остановит танца. Ты много раз будешь падать, пока научишься держаться на ногах.

Севиль. Пусти, я не могу больше...

Гюлюш. Я бросаю тебя в головокружительную игру жизни... Не можешь стоять - упади, а хочешь жить - встань, не то задавят тебя под ногами... (Отпускает ее)

Севиль, сделав по инерции несколько шагов, падает у ног Балаша и Эдили.

Эдиля (смеется). Ах, Гюлюш, все-таки ты одна осталась!

Гюлюш (продолжая кружиться, подходит к тахте и берет ребенка). Я - не одна. И смеется тот, кто смеется-последний!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Спальня Эдили, убранная в европейском стиле. Балаш один.

Балаш (угрюмо и тихо напевает заунывную песню).

Кличет розу соловей, ищет между скал ее,

Но она лежит в пыли - ветер смерти смял ее!

Ах, - садовник, не задень этих нежных лепестков,

Осторожнее ходи, видишь - ты сломал ее!

И влюбленного душа, как цветы, нежна, мой друг!

Как стекло, она хрупка, как мечты, нежна, мой друг!

Неумелою рукой можно хрупкую разбить.

Ах, не тронь ее! Она, знаешь ты, нежна, мой друг!

Прочь, неверная! Душа опустошена, мой друг!

(Зовет прислугу). Тафта, а Тафта!

Входит Тафта

Тафта. Что прикажешь, барин?

Балаш. Где Гюндюз?

Тафта. В другой комнате.

Балаш. Приведи его ко мне.

Тафта. Барыня не велела пускать его в спальню.

Балаш. А где барыня?

Тафта. Почем я знаю? Целый день только и делает, что болтает по телефону. Утром я слышала, как она кому-то говорила, что пойдет к парикмахеру.

Балаш. А где она была утром?

Тафта. Да кто ее знает? Кажись, ходила ногти себе делать. Будто дома у нас ножниц нет. Такие ножницы, что хоть ветки стриги. Ни минуты дома не сидит. Все ходит, все мажется...

Балаш. Сегодня я раз пять домой звонил.

Тафта. Да, горничная позвала ее, а она не захотела идти: занята была.

Балаш. А эта чертовка мне сказала, что никого нет дома.

Тафта. Это барыня так ей велела сказать. Девка не виновата.

Балаш. А в чем дело?

Тафта. Да я не знаю. С одним господином там в карты дулась. Из-за двери я слышала, как она говорила ему, что, если она уйдет к телефону, он в ее карты посмотрит.

Балаш. А тебе когда велела не пускать сюда Гюндюза?

Тафта. Не пускай, говорит, сюда Гюндюза, он мои вещи перепутает. Уж если хочешь знать правду, так она никого сюда не пускает, кроме своей горничной.

Балаш. Ладно! Ладно! Приведи сюда мальчика.

Тафта нерешительно уходит. Балаш подходит к окну и задумчиво напевает. Тафта приводит Гюндюза, мальчика двух-трех лет.

Балаш. Поди ко мне, Гюндюз. Где ты был?

Тафта. Скажи - там, в другой комнате.

Ребенок показывает рукой, но не говорит.

Балаш. Где твоя мама, Гюндюз? А? Где мама?

Мальчик не отвечает.

А ты знаешь, Тафта, где Севиль?

Тафта. Не знаю, барин. Где ей быть? И врагу своему не пожелаю быть в ее положении. Как-то я видела ее - сердце от жалости защемило.

Балаш. Когда ты ее видела?

Тафта. Да давно, несколько месяцев тому назад. После того как ушла отсюда, она служила у Гаджи-Самеда; Гюлюш учила ее. И скромная же она женщина! Как-то Гюлюш пристала к ней: брось, дескать, эту чадру, а она все - "нет" и "нет". Последний раз встретила меня на улице, обняла, расцеловала и давай просить. Ради бога, говорит, смотри за моим ребенком. Потом спросила о тебе, а слезы так и льются, так и льются...

Балаш. Бедная Севиль! Кто знает, в каком она теперь положении.

Тафта. О, не дай бог. В ужасном. Словно из могилы убежала. Глаза ввалились, щеки поблекли, вся высохла...

Балаш (перебивая ее). Ладно, Тафта, уведи ребенка. Если бы ты могла позвать к нам Гюлюш...

Тафта. Не идет. Мне, говорит, нечего делать в вашем доме. После Севиль она ни разу здесь не была. Собрала с полсотни ребят и возится с ними: направо да налево. А сама с открытым лицом да в юбке до колен. Детский сад, что ли, устроила. Аж смотреть любо, как дети поют и прыгают. Иногда я и Гюндюза беру к ней.

Балаш. Ну, ладно, Тафта. Я пока немного посплю. Когда-вернется Эдиля, ты разбуди меня. (Уходит).

Тафта уводит ребенка. Немного погодя входит Эдиля, Абдул-Али-бек и Мамед-Али.

Эдиля. Ой, устала, еле на ногах держусь.

Абдул-Али-бек. Еще бы! Столько пешком прошли.

Мамед-Ал и. А сколько пешком прошли? Подумаешь! Каких-нибудь пять с половиной шагов...