Сэвилл

— Во всяком случая, ты не коммунист, что бы ты там ни наговорил своему мистеру Коркорану. — Немного погодя она сказала: — Уж скорее ты кальвинист. — А когда он засмеялся, добавила: — Но ведь это так? Чему, собственно, ты прилежишь? Я бы сказала, что психология у тебя средневековая, феодальная.

Она бросила уткам последнюю горсть крошек.

— Ты говоришь так, словно это преступление, — сказал он.

— Не знаю, — сказала она. — Возможно, это действительно преступление.

— А мне кажется, такого рода мироощущение не редкость, — сказал он. — Ты и сама им грешишь, — добавил он, — разве нет?

— Сомневаюсь, — сказала она. — Видишь ли, дорогу для меня проложили другие, а ты должен был пробиваться сам. — Секунду спустя, поглядев на него, она добавила: — Теми способами, какие были в твоем распоряжении.

Позади них, заложив руки в карманы, шел какой-то мужчина — когда они остановились покормить уток, он тоже остановился, разглядывая птиц, улыбаясь Элизабет и кивая головой.

Теперь, когда они пошли дальше, он снова пошел за ними.

В ее глазах опять появилось насмешливое, чуть нарочитое выражение. Опираясь на его руку, она внимательно на него поглядывала.

— В конечном счете любое достижение индивида идет на пользу всем, — сказал он.

— Да? — Она продолжала улыбаться. — Это похоже на кредо, сформулированное постфактум.

— Нет, — сказал он и мотнул головой. — Я бы так объяснил почти все, если не все, что произошло.

— С тобой? — спросила она.

— Да, — сказал он. — Или с любым, кто на меня похож.

Некоторое время они молча поднимались по узкой дорожке, которая вела на вершину холма.

Мужчина, который шел за ними, свернул на нижнюю тропу.

— В сущности, ты никуда не относишься, — сказала она. — Ты не настоящий учитель. Ты, в сущности, ничто. Ты не принадлежишь ни к какому классу, так как живешь среди членов одного класса, реагируешь на жизнь как представитель другого и не чувствуешь симпатии ни к одному.

— Тебе неприятно, что я тебя настолько моложе? — спросил он резко, убежденный, что именно это лежит в основе ее рассуждений.

— Не знаю, — сказала она. — Я ничего подобного не ожидала.

— От кого не ожидала?

— От себя. Я настолько тебя старше, что гожусь, то есть почти гожусь, тебе в матери.

— Да, — сказал он. — Пожалуй.

Они продолжали подниматься по склону. Внизу, в долине, блеснула излучина озаренной вечерним светом реки.

— Я рада, что ты уходишь из школы, — сказала она, когда они добрались до вершины.

— Почему?

— По-моему, так для тебя лучше.

Некоторое время спустя она добавила:

— Филип с тобой говорил? То есть в эти дни?

— Один раз, — сказал он.

Кэллоу действительно как-то вечером после конца уроков подошел к нему, словно прежде Стивенс, и сказал вымученно дружеским тоном:

— Из-за меня ради бога не уходите.

— Дело не в том, — сказал он. — Меня уволили.

— Кто? — спросил Кэллоу недоверчиво.

— Коркоран.

— Он? Неужели? — сказал Кэллоу так, словно заподозрил, что директор наделен проницательностью, в которой он прежде ему отказывал. Впервые он прямо выдал, насколько неприятны ему были отношения Колина с Элизабет.

— Спросите у него, — сказал Колин.

— Но почему?

— За музыку.

— За музыку?

— И за стихи. Он считает, что все это напрасный перевод времени.

— Ну, его взгляды я знаю, но их еще мало, чтобы вас уволить, — сказал Кэллоу.

— Зато моих вполне достаточно, — сказал он.

— Вы что, собрались в большевики? — сказал Кэллоу, успокаиваясь, едва выяснилось, что Колин получил по заслугам.

Элизабет засмеялась. Ее манерность всегда становилась особенно заметной, когда они гуляли. Манерность и некоторая чопорность — глядя на них издали, наблюдая непринужденность их общения, посторонний человек мог счесть их супружеской парой. Один раз в магазине его приняли за ее сына. «А вашему сыну нравится?» — спросила продавщица, которая показывала ей платье, и Элизабет засмеялась, но поглядела на него с некоторой тревогой. Хотя она никогда не отвечала на его вопросы о ее возрасте, он догадывался, что ей не меньше тридцати пяти.

— Я иногда вижусь с Филом, — сказала она.

— А как понимать это «иногда»? — сказал он.

— Всякий раз, когда он мне звонит. — Она поглядела на него.

— И часто это бывает?

— Всякий раз, когда у него появляется настроение. — Она добавила: — К тебе он относится так же, как к моему мужу.

Некоторое время она молчала и почти перестала опираться на его руку. Дорожка вилась среди деревьев, заслонивших вид на долину.

— Ты рассердился?

— Нет, — сказал он.

— Просто мне порой бывает страшно, — сказала она.

— Чего?

— Не знаю, — сказала она и покачала головой.

Мужчина, который пошел низом, появился теперь на дорожке впереди, где она выводила на широкую лужайку. Внизу лежала долина. Река, поворачивавшая здесь от парка, вероятно, выглядела точно так же из окон разрушенного дома позади них.

— То, что ты теперь называешь средневековым мироощущением, прежде ты называла отчуждением, — сказал он.

— Не я, а Филип.

— Это практически одно и то же, — сказал он.

— А как бы он определил это? — спросила она. — Связь с замужней женщиной?

— Наверно, назвал бы симптоматичным явлением.

Мужчина тоже остановился и начал смотреть на долину.