Сэвилл

— Нет-нет, — говорил отец. — Он шахтер, я его хорошо знаю, — и оглядывался, но редко продолжал спорить.

В Парке они неторопливо гуляли по дорожкам, которые вели к качелям и декоративному пруду. Вокруг, нередко с детскими колясками, прогуливались другие семьи или, если день был сухой, располагались на траве — мужчины спали, женщины сидели выпрямившись, вязали и переговаривались друг с другом, а дети играли возле качелей.

— Никаких качелей в воскресенье, — говорил отец, стоило Стивену поглядеть в ту сторону. — Не сходи с дорожки и не пачкай ботинок.

Обычно на обратном пути Стивен начинал проситься на руки, он хныкал, дергал отца за руку и канючил:

— Пап! Возьми меня!

А отец говорил:

— Сам пойдешь. Какая же это прогулка, если тебя будут таскать на руках. Да я бы тогда не стал надевать хороший костюм.

Однако он брал его за руку, и Стивен повисал между ним и матерью, а Колин шел впереди всех или, если уставал, то сзади. Отец по временам оглядывался и покрикивал:

— Да иди же! Чего ты отстаешь, — и добавлял, обращаясь к матери: — Лошадь на поводу тащить и то легче.

Когда они подходили к двери, отец отпирал ее, мать входила первой, брала чайник, ставила его на очаг и только тогда снимала пальто. Отец разгребал золу, подкладывал уголь, а потом тоже снимал пальто, подходил к столу, на котором уже были расставлены чашки, и помогал заваривать чай.

9

Зимой воздушные налеты возобновились и к ним приехал пожить его дед. Это был невысокий щуплый человек с прямой спиной и густыми седыми волосами, которые он, как и отец, стриг по-мальчишески коротко. Глаза у него тоже были светло-голубые, и кожа вокруг них собиралась в смешливые морщины.

— Ну и большой же у тебя парень, Гарри, — говорил он, брал Колина за локоть, притягивал к себе и щупал его бицепсы.

Он сажал Стивена на колени и напевал дребезжащим голосом:

— Ну-ка, ну-ка, догони меня, у меня есть пенни для тебя.

— В каком кармане? — спрашивал Стивен и принимался его ощупывать.

— Э-эй, Стив, — говорил старик. — Да ты такой же шустрый, как твой отец.

Последнее время дед жил у брата отца, но брата призвали в армию, и он приехал к ним. Во рту у него было всего два зуба — один вверху, другой внизу, — и мать через несколько дней повела его к зубному врачу.

— В прошлый раз они мне весь рот изуродовали, — сказал он.

Вернулся он совсем без зубов.

— Будут готовы через полмесяца, — сообщил он отцу. — А как мне до тех пор обходиться?

— Ничего, папаша, — сказал отец. — Будем тебя пивом отпаивать.

— Пиво, — сказал он. — Сколько я на свете живу, пиво еще никому пользы не приносило.

Когда начинали выть сирены, он забирался под стол и сидел там, куря трубку. Старое бомбоубежище давно заменили другим — из кровельного железа. Такие бомбоубежища имелись теперь в каждом огороде, но многие были залиты водой или забиты мусором, и никто ими не пользовался.

— Да не боюсь я их, — отвечал он, когда отец уговаривал его пойти в чулан под лестницей. — Я никаких бомб не боюсь.

Он сидел под столом, вытянув ноги, пригнув голову, и посасывал трубку. А если отец и мать начинали уговаривать его вместе, он становился на четвереньки или ложился на бок и хватался за ножку стола.

— Вы идите, идите туда, — говорил он. — А мне и тут хорошо. Что я им за объект такой?

А позже, когда ему сделали зубы, он зажимал трубку между ними и сидел под столом с неподвижной улыбкой на лице.

Зубы были крупные и очень белые, и он теперь часто сидел на крыльце, чтобы не пропустить мистера Шоу, или миссис Шоу, или миссис Блетчли и улыбнуться им, чтобы они сказали:

— Да вы на двадцать лет помолодели, мистер Сэвилл.

— Так уж и помолодел, — отвечал он и в этот день, и на следующий, и на следующий.

Перед сном он вынимал зубы, чистил их под краном, опускал в банку с водой, уносил к себе в комнату и ставил на стул у кровати. Он спал в той же комнате, где прежде спал солдат, и на той же кровати, а Стивена оттуда перевели в комнату Колина.

Дед всегда ходил в костюме. Костюм был синим, он был великоват ему — рукава съезжали на пальцы, брюки складками ложились на башмаки. Каждый вечер он вешал его на плечики, брюки снизу, пиджак сверху, и иногда, прежде чем лечь, звал мать:

— Элин! Элин! Поди сюда, повесь мой костюм, — и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока она не приходила и не вешала плечики на крюк, вбитый в стену.

Колин сквозь стенку слышал, как она говорила:

— Повесили бы на спинку стула, ничего с ним не случилось бы.

— Нет уж! Я его двадцать лет ношу, Элин.

— Вы его купили два года назад, — говорила она.

— И вовсе нет, — отвечал он. — Я его давно купил.

Особой его симпатией — из-за костюма — пользовался мистер Риген, и мистер Риген платил ему тем же.

— Хороший костюм — это хороший костюм, — говорил мистер Риген. — И в этом смысле его ни с чем и сравнить нельзя.

А когда дед показывал мистеру Ригену свои зубы — улыбался или даже вынимал их, — мистер Риген говорил:

— Хорошие зубы любое лицо делают красивей, вот что я вам скажу. Это, — добавлял он, — я ведь говорю человеку, чье лицо, извините за выражение, и так хоть куда.