Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

На нью-йоркской музыкальной сцене было полно кокаина – повсюду и в любое время. Вы не могли избежать его, куда бы ни пошли. В обычном местном испанском ресторане можно было приобрести все что угодно. В этом смысле Нью-Йорк был очень доступен. По-видимому, бо́льшая часть рынка кокаина контролировалась мафией, что делало криминальную составляющую в некотором смысле более организованной и не столь заметной. Это привело к популярности эксцессивной модели поведения, и опять же кокаин не является наркотиком для творчества. Нисколько. Мне прием кокаина давал тридцать секунд сильного беспокойства, а затем следовало три часа насморка – пока не вдохнешь следующую дорожку. Затем беспокойство удваивалось, и на столько же увеличивался «отходняк», и так далее, и так далее, пока внезапно не обнаруживалось, что ты употребляешь так много, что уже не можешь восстановиться, и ты в состоянии сильнейшей ломки. Это было далеко не мое любимое занятие, но должен признать, что я убил по крайней мере целый год на это дело.

Кокаин как бы лишает нас способности к творчеству. Он заставляет чувствовать себя виноватым, в то время как героин, очевидно, – ну, я узнал это, наблюдая за своими друзьями, сидевшими на героине, – убивает чувство вины. Кокаин же на самом деле усиливает его, заставляет вас чувствовать себя плохо. Это не развлекательный наркотик. Это, блядь, самая большая глупость в мире. Если только вы не живете в Андах и вам не нужно что-то, что придаст энергии, чтобы двигаться дальше, я не могу найти для него применения. Давайте просто скажем, что, как и с большинством вещей, которыми я когда-либо баловался, я завязал с ним до самой гребаной смерти. Я поместил кокаин на ту же полку, что и Southern Comfort, – где стоит кое-что, к чему я больше никогда не прикоснусь. Я могу время от времени быть существом чрезмерной глупости. Я хорошо знаю о предупреждающих знаках и все равно погружаюсь в это с головой и переусердствую. Мне, как правило, не хватает тонкости. Может быть, став старше, я и догоню эту идею, идею быть тонким.

С другой стороны, героин – это настоящий убийца, а я предпочел бы иметь дело с вещами, которые меня чертовски волнуют, чем позволить ему усыпить меня ложным чувством безопасности, а затем заставить отчаянно хотеть следующей дозы. Этого никогда не случится.

Вокруг нас разворачивалось множество дурных наркотических историй, что рождало бессмысленную, бесполезную, тупиковую активность. Она была сосредоточена не столько на творчестве, сколько на стремлении к удовлетворению собственных эгоистических потребностей. Для меня всегда существовали наркотики, всевозможных форм и размеров, но у меня была склонность к энергетическим стимуляторам. Я был не из тех, кто принимает «спокойные» наркотики.

Конечно, я знал о пристрастии Кита еще до того, как предложил ему присоединиться к группе. Я относился к этому абсолютно непредвзято, но когда замечаешь, что синдром отмены регулярно мешает творчеству, это в определенный момент должно прекратиться. Ты надеешься, что люди смогут осознать это сами, и мягко пытаешься ввести их в такое состояние ума, когда они поймут, что навязывают свою невероятно эгоистичную привычку всем остальным, ожидая, что мы… что? – будем сидеть и ждать, пока они очнутся от этого ленивого эскапизма.

Люди, которым трудно со мной работать, говорят, что у меня очень ленивая манера поведения. Я делаю это, когда подзаряжаю свои батареи, но в целом я не выношу ленивых педерастов. Ты должен думать, должен использовать свой мозг, потому что у тебя только одна жизнь, чтобы ее жить, – это моя постоянная движущая сила. Мой мозг не останавливается. Пейзаж из мира снов, вот мы и вернулись к этому. Очень похоже на то, когда тело останавливается, а мозг – нет. Это все неотъемлемая часть того, кто я есть.

Самым близким к тому, о чем я говорю, был живой концерт Робина Уильямса, покойного великого американского комика, на котором я побывал в Нью-Йорке примерно в это время. Концерт шел нон-стоп в свободной форме, и это было очень смешно. Совершенно уморительно. Я не хотел идти, я был один, но в кассе оказался билет, и я подумал, а почему бы нет. Я ненавидел «Морк и Минди»[277], но я дал Робину Уильямсу шанс, и он оказался фантастически живым. Многое из его манеры свободно формулировать шутки и беспорядочно перескакивать от одной ситуации к другой, а потом тем или иным способом сделать так, что все это в конце концов обретает смысл, очень напоминало мой образ мышления, то, как я сам себя понимаю.