Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

Но, о боже, я все еще постоянно страдаю от этого дурацкого насморка. Мой сосед только что подстриг траву, что еще больше усугубило мои мучения. Я встаю очень рано и сразу принимаю чертовы лекарства, которые продаются без рецепта. Потому что здесь, в Лос-Анджелесе, стоит только подуть ветру, и пыльца немедля попадает мне прямо в ноздри. Бывают моменты, когда глаза становятся мокрыми, так слезятся и зудят, что возникает желание разодрать их ногтями. Да, мне самым буквальным образом хочется выцарапать себе глаза.

Я перепробовал все стандартные назальные спреи, но сейчас я использую в основном физиологический раствор поваренной соли, соленую воду, и только в ноздри. Ну или иду в сильно хлорированный бассейн, который, похоже, хорошо действует, просто выжигает всю гадость. На самом деле окрашивание волос – тоже отличный выход, потому что вы не можете не вдыхать пары отбеливателя, а это оказывается полезным. Так что мои ноздри изнутри самого светлого оттенка белого! Рецептурные препараты никогда не работают, они делают меня очень подавленным, усталым и ленивым, а я это ненавижу, поскольку и так истощен и ленив естественным образом.

После Psycho’s Path мне казалось бессмысленным пытаться записывать пластинки, потому что они бы ушли в никуда, но я выпустил довольно много музыки инкогнито. В основном это были танцевальные вещи, инструментальные, и я намеренно не афишировал свое имя. Я не записывал голос: не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, будто я заискиваю: «Надеюсь, вам понравится это мое новое направление». У меня тогда был период, когда я думал, что мое имя – яд. Но я люблю хорошую танцевальную музыку – ну, знаете, сходить в приличный танцевальный клуб. Было здорово услышать, как некоторые из моих грувов качают людей на танцполе, и никто не знал, что это я, – в чем заключалось особое, очень приятное удовольствие. Я делал людей счастливыми, но они не были бы столь счастливы, если бы знали, что с этим связано мое имя. Возможно, я и ошибаюсь, но в то время я чувствовал себя именно так.

Я не хочу перечислять здесь названия треков или что-то в этом роде. Больших хитов не было, зато я сделал много танцевальных. Мне нравилась анонимность. На самом деле, во всей этой культуре рейва анонимность была тем, что я любил больше всего. Жаль, что в итоге все свелось к суперзвездным диджеям, но в те ранние дни это было фантастически весело. Я полностью понимаю людей, говорящих, что в рейве присутствовал некий самопальный панковский дух, то, что мог сделать кто угодно, за то я и любил его. И реально это делал кто угодно. Привет, я могу быть кем угодно.

В этом заключалась фантастическая свобода, так зачем мне было возвращаться и мутить воду? Я думал, что совершил ошибку, записав много лет назад пластинку с Golden Palominos[393]. Я не хотел, чтобы кто-либо знал, что я на ней присутствую – я сделал версию какой-то старой песни калифорнийской сцены. И я был очень раздражен, когда, вернувшись в Лондон, столкнулся с Миком Джонсом из The Clash, очень компанейским человеком, и он типа: «Я слышал твой последний релиз». Я был в ярости! Я не хотел, чтобы об этом узнали. Это мое отношение, которое я на самом деле считаю вполне здравым. Он купил пластинку только потому, что знал, что на ней есть я, и это равно поражению. Я экспериментировал, но сила притяжения оказалась только в моем имени.

Это своего рода дилемма: должен ли я, выпуская пластинку, указывать свое имя и напоминать людям о том, кто это, кто я такой и что сделал? Я не знаю. Да, в таком случае ты всегда можешь заполучить звукозаписывающую компанию, желающую выпустить новый релиз, – и всегда менеджера! Что касается меня, то я был вполне счастлив, когда собрал PiL в Калифорнии, и предполагалось, что мы просто совершенно новая калифорнийская группа, – довольно долгое время! Никто здесь не знал, что мы имеем какое-то отношение к «Пистолз». Это было совершенно фантастично. Но когда этот кот вылез из мешка, я начал вести по радио в прямом эфире «Анархию», и мне это наскучило, потому что я понял, что публика подбирается по совершенно неправильным причинам. Удивительно, но в своей жизни я добился двух абсолютно разных аудиторий для двух крупных групп, в которых я участвовал, и в течение довольно долгого времени – особенно в Штатах и некоторых европейских странах – люди даже не осознавали, что перед ними один и тот же певец. Так что я был и Джонни Роттеном, и Джонни Лайдоном.