Sex. Убийство. Миллион

Единственным воспоминанием о работе на заводе был мой мопед, я купил его за шестьдесят долларов, которые мне удалось скопить. Правда, он был без фары и тормозов. Фарой мне служил обычный фонарик, который я держал во рту, а тормозом — кроссовки. Соседи всегда недоумевали, что это грохочет с улицы с фонариком во рту. Было очень неудобно, мухи постоянно залетали мне в рот, и я боялся, что вскоре начну их есть и совсем откажусь от нормальной пищи.

В тот вечер, подъезжая к дому, я заметил, что свет горит ярче, чем обычно. Все столпились возле входа в наш дом, были слышны восторженные голоса и смех. Я подумал, что наконец-то мама с папой помирились и будут теперь жить вместе. Я подкатил к крыльцу, привязал мопед к лестнице и стал подниматься в дом.

Людей было невероятно много, казалось, весь город пришел к нам в гости. Аккуратно распихивая всех, я пробрался к себе в комнату и что-то совершенно неземное остановило меня. Сначала я услышал голос и мое сознание отказывалось принимать его. С полминуты я просто слушал, закрыв глаза, когда я их открыл и сделал еще пару шагов через толпу, на меня смотрел Давид. Я кинулся к нему в объятия и настолько сильно обнял его, что, казалось, сейчас сломаю брата пополам. Воздух в комнате наполнился чем-то необычным, непривычным и незнакомым. Все стояли улыбаясь, мама с папой сидели рядом и были тоже счастливы.

Я посмотрел на Давида и сказал лишь одну фразу, которую я повторял себе каждый день в его отсутствие:

— Забери меня отсюда.

Он улыбнулся.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ СССР

Стыдно сказать, но в самолете я оказался впервые. Когда мы уже начинали набирать скорость на взлетной полосе, у меня было стойкое убеждение, что «тут явно с этим аппаратом что-то не так». Были мысли встать, пойти к пилоту и предупредить его, что самолет как-то быстро едет и что, пожалуй, нужно прекращать все это — мы точно не взлетим. Естественно, стюардесса ни к какому пилоту меня не пустила, и я понял, что самолет все-таки рано или поздно окажется в небе.

Когда через четыре часа пилот на ломаном английском объявил, что самолет совершает посадку в Москве, я был безумно рад. Через пять минут начнется новая жизнь! Стоит заметить, что я не дослушал пилота и не сразу узнал, какая на улице температура.

Шереметьево-2. Мы приземлились. «На улице минус двадцать», — услышал я краем уха. Советский Союз встретил нас большим количеством хмурых, неулыбчивых людей, одетых практически одинаково. Мы подошли к стойке пограничников, паспорта проверял какой-то очень злой солдат. Позади нас было зеркало, и прежде чем посмотреть в глаза, пограничник оценивал наш вид сзади. Посмотрел на фото в документах, вернул их назад. Ни тебе улыбки, ни «Добро пожаловать в нашу страну!» Все было очень странно, я сразу учуял что-то неладное. Может, у них сегодня объявлен национальный траур? Или пограничник просто такой злой, потому как кто-то сжал его яйца под столом, и ему не до лишних любезностей. Давид все время меня успокаивал, говорил, что все идет просто замечательно. Но несмотря ни на что внутри меня сидел страх.

После того, как прошли пограничный контроль, мы забрали свои чемоданы и вышли из аэропорта. И я тут же вернулся назад. Я мог себе мысленно представить, что такое 20 градусов на улице, но все-таки не стоит забывать, что всю свою сознательную жизнь я прожил в очень жарком городе.

Вернувшись в зал ожидания, я сказал брату: «Я остаюсь здесь» и сел на пол. Ну, может, вскоре будет рейс назад, и я смогу вернуться в свой солнечный любимый городок. Давид сел рядом со мной.

— Вернемся домой вместе, — едва слышно сказал брат. — Мы ведь решили, что будем как нечто одно целое. Значит, я вернусь домой тоже.

— Других вариантов нет? — не умирала во мне надежда.

— Можно тут просидеть до мая месяца и выйти на улицу, когда уже будет совсем тепло.

Я с трудом улыбнулся, теперь хорошо понимая тех людей, которые не улыбались вообще. Я поднялся с пола и решил смело войти в свою новую жизнь. Точнее было сказать, окончательно попрощаться с прежней…

Мы сели в «жигули» (как по мне, совершенно сумасшедшая машина). Ночь провели в стоячем поезде, проводники пускали в купе людей, пока состав стоял на запасных путях. В пять утра разбудили, в шесть — в поезд должны были сесть уже настоящие пассажиры. Денег не было совсем, кажется, у Давида были пять долларов и что-то советскими рублями, но это было смешно… А сам Давид говорил, что сам факт, точнее ощущение, что у нас есть пять долларов, — очень сильно помогает…