Сезам, закройся!

Погрузившись в воспоминания, Ильина не чувствовала холода. Вода тем временем поднималась все выше. Вдруг что-то щелкнуло. Лариса прислушалась. Сначала она не могла понять, что произошло, а потом сообразила – перестала работать вытяжка.

– Ну все! Не утону, так задохнусь, – заплакала Ильина.

Она рыдала и не стеснялась своих слез. Все равно никто не видит…

Горстка оставшихся в живых сотрудников НИИ стояла вокруг пустой коробки из-под торта, в которой лежали бумажки, и тянула время. Никто не хотел быть первым.

– Предлагаю пропустить дам вперед, – нервно сказал Утюгов и пригладил свои седые волосы.

Вздохнув, Дрыгайло решительно запустила руку в коробку, перемешала бумажки и вытащила одну. Коллеги пристально следили за ее действиями.

– Пусто, – с облегчением сказала она, развернув белый прямоугольник.

Опять повисла пауза. Бумажек стало на одну меньше, а шансы вытащить «черную метку» увеличились.

– Ну ладно, надо быстрее решать проблему и идти в гараж к микроавтобусу, – сказал Виктор Коршунов, протянул руку и спокойно взял верхнюю бумажку.

– К сожалению или к счастью, но это не я, – сказал он, аккуратно разрывая белый клочок на части и высыпая мусор в корзину для бумаг.

Обстановка заметно накалилась. Теперь в коробке лежало всего пять листков.

– Двадцать процентов, – сказал Гришин. Он поднялся с дивана и теперь стоял и смотрел на коробку.

– Да, – сказала Марина Яковлевна, судорожным движением хватая одну из бумажек.

Она стояла, сжав ее в руке, и боялась развернуть листок. Ладонь Марины намокла от пота.

– Ну давайте же посмотрим, – подбодрил девушку Утюгов.

Марина разжала кулак. Бумага была абсолютно белой.

– Ну вот, а ты нервничала, – сказал Виктор, глядя на оставшихся четырех человек. Перед коробкой с тортом стояли Утюгов, вахтерша Василиса Егоровна, секретарша Соня Пчелкина и Алексей Гришин.

Пожав плечами, Алексей вытащил бумажку.

– Увы, мне не удастся сегодня совершить подвиг, – насмешливо сказал он. – Вы уверены, что звездочку нарисовать не забыли?

Марина Яковлевна отрицательно покачала головой.

– Она там, среди трех оставшихся, – тихо сказала инспекторша отдела кадров.

В этот момент Пчелкина всхлипнула, протянула руку и взяла одну из трех бумажек. Она развернула ее и почувствовала, как останавливается ее сердце. На листке была нарисована звезда.

– Кхм, – кашлянул Утюгов, – вот мы и выявили добровольца.

Соня молчала. Ее коллеги смотрели на девушку с интересом, как натуралисты на редкого зверька.

– Хорошо, – наконец кивнула секретарша, по щекам которой помимо воли потекли слезы, – я иду. Мне выдадут пистолет?

– Непременно, – тут же отозвался профессор. – В наших интересах, чтобы вы, Сонечка, продержались против крыс как можно дольше и увели их подальше от приемной.

Он подошел к сейфу, открыл его и достал пистолет Макарова.

– Как стрелять, знаете? – осведомился директор.

Виктор сделал два шага вперед и взял пистолет.

– Ей не надо этого знать, – объяснил он, – я пойду вместо нее.

– Дело ваше, – невозмутимо сказал профессор, – нам все равно.

– Но мне не все равно! – твердо сказала Соня. – Мы тянули жребий. И метка досталась мне. Все честно. Почему ты должен из-за меня умирать?

– Я думаю, – сказала Марина Яковлевна, чей третий глаз выплясывал над ее головой какой-то немыслимый танец, – что все дело в неземной красоте Пчелкиной. Которая, кстати, совершенно рукотворное чудо. Хочу напомнить, что сама по себе Соня – самая обычная дурнушка с торчащими вперед кривыми зубами и большими ушами. Так что ваша, Виктор, галантность тут несколько не к месту.

– Чушь собачья, – сказал Коршунов, – Соня хороший человек, а я все равно обречен. Еще полчаса без воды, и мне конец.

– Тогда пойдем вместе, – сказала Соня.

– Скатертью дорожка, – пробормотала Марина Яковлевна, надеясь, что ее никто не слышит.

Зинаида Валериевна встала со стула.

– Ладно уж, – сказала она громко, – живите, юные голубки, милуйтесь. А я, пожилая женщина, уже хорошенько пожившая на свете, пойду отвлекать крыс.

– Надо же, какие доблесть и благородство, – улыбнулась Василиса Егоровна. – Жизнь – это самое ценное, что у нас есть, – добавила она.

– А как же ум, честь и совесть? – не согласился Коршунов.

В этот момент дверь, обитую пупырчатой кожей доцента Зергутова, потряс сильный удар. Крысам надоело ждать, когда откроются двери приемной, и они решили ускорить этот процесс.

Еве было совсем худо. Мозгоед продолжал вяло ворочаться в ухе. К счастью, его силы таяли, но Ева, из уха которой продолжала течь кровь, также чувствовала себя все хуже и хуже.

– Я скоро утону, – сказала она, глядя на поднимающуюся воду. – Интересно: зачем Утюгову понадобилось меня еще и топить? По-моему, это перебор.

Она стояла с трудом. Ногам, погруженным в ледяную воду, было ужасно, до боли, холодно.

– Как бы мне оставить послание? – задумалась Ершова. – Я кое-кого подозреваю и хочу об этом сообщить. Впрочем, даже выбей я послание на стене, вряд ли кто-то когда-то откачает отсюда воду и прочитает текст.

«Надо было вовремя написать это в донесении», – горько подумала Ершова.