Пять минут девятого Лаура Стэнтон подъехала к магазину на видавшей виды белой «вольво». Выглядела она совсем больной, гораздо хуже, чем днем раньше. Она действительно плохо себя чувствовала, однако держала в руке упаковку с шестью бутылками «Доусонс эль». Только пустыми: и мучалась от жуткого похмелья.
Генри Эден вышел на крыльцо. За ним следовала собака.
– Загони пса в дом, а не то я развернусь и уеду, – предупредила Лаура, не поднимаясь по ступенькам.
– Он же не может сдерживать газы, Лаура.
– Но это не означает, что я должна нюхать его пердеж. Я серьезно, Генри. У меня и так голова раскалывается. Не желаю я слушать, как эта собака выводит задницей «Салют Колумбии» [25] .
– Иди в дом, Тоби. – Генри открыл дверь.
Тоби посмотрел на него влажными глазами, как бы спрашивая: «А это обязательно? Здесь-то мне интереснее?»
– Иди, – повторил Генри.
Тоби ушел, и Генри закрыл за ним дверь. Лаура подождала, пока щелкнет собачка замка, потом поднялась на крыльцо.
– Твой щит свалился. – Она протянула Генри упаковку с пустыми бутылками.
– Я меня есть глаза, женщина. – И у него в это утро было не самое благостное настроение. Как и у остальных жителей Уиллоу. Спать под жабьим дождем – удовольствие маленькое. Слава Богу, он повторялся лишь один раз в семь лет, а не то многие просто сошли бы с ума.
– Тебе следовало занести его в магазин.
Генри пробормотал что-то невразумительное.
– Что-что?
– Я говорю, нам надо было приложить больше усилий. – Генри вздохнул. – Такая милая пара. Может, мы смогли бы их уговорить.
Несмотря на то, что голова раскалывалась от боли, в ней шевельнулась жалость к старику. Она коснулась его руки.
– Это же ритуал.
– Да, но иногда мне хочется послать этот ритуал ко всем чертям.
–
– Мне без разницы, – гнул свое Генри. – Действительно, милая пара. Ты сама так сказала и не пытайся убедить меня, что не говорила.
– Я этого не отрицаю. Но мы же ничего не можем поделать, Генри. Вчера вечером ты сам так сказал.
– Знаю, – вздохнул старик.
– Мы же не заставляем их оставаться в городе. Наоборот, изо всех сил уговариваем уехать. Но они остаются. Они
– Знаю, – повторил старик, глубоко вдохнул, поморщился. – До чего же я ненавижу этот запах. Весь чертов город воняет скисшим молоком.
– К полудню запах выветрится. Ты знаешь.
– Да. Но я надеюсь лежать в могиле, когда все это повторится вновь. А если с могилой не получится, Лаура, очень хочется, чтобы перед следующим сезоном дождя с приезжими говорил кто-то еще. Я, как и все, готов платить по счетам, но, говорю тебе, мужчина устает от этих жаб. Даже если они появляются раз в семь лет, мужчина от них устает.
– Женщина тоже.
– Да… наверное, пора приводить все в порядок.
– Конечно, – кивнула Лаура. – Генри, ты же понимаешь, не мы придумали этот ритуал, мы ему лишь следуем.
– Я-то понимаю, но…
– Все еще может измениться. Я не знаю, когда и почему, но может. Возможно, это последний сезон дождя, который нам пришлось пережить. Или в следующий раз никто не приедет…
– Вот этого не надо. – В голосе старика слышался испуг. – Если никто не приедет, жабы, возможно, не растают на солнце.
– Вот видишь? – спросила Лаура. – В итоге ты со мной согласился.
– Ладно, до следующего раза еще далеко. Я столько не протяну. Семь лет – большой срок.
– Да.
– Но пара была очень милая, не так ли?
– Да, – повторила Лаура.
– Ужасная смерть. – Голос Генри Эдена дрогнул, но Лаура промолчала. А когда Генри спросил, не поможет ли она ему поставить щит, несмотря на головную боль, ответила, что поможет: не хотелось ей видеть Генри таким подавленным.
И после того как они поставили щит, настроение у старика действительно чуть улучшилось.
– Да, – вздохнул он, – семь лет – долгий срок.
– Пошли, старина, и предложи мне чашку кофе, а не то моя голова разорвется от боли.
Он пригласил ее в дом, а когда они выпили кофе, в городе уже вовсю стучали молотки и визжали пилы.
В окно они видели, как на Главной улице люди, разговаривая и смеясь, складывали ставни.
Дул теплый ветерок, солнце плыло по чистому, светло-голубому, чуть подернутому дымкой небу. Сезон дождя в Уиллоу закончился.