Сезон любви на Дельфиньем озере

Это был трюк на грани фантастики — просто подплыть при таком шторме к каракатице, но описать я его не могу: он не удался. В конце концов я, надев на себя планшетку с рыбой, проплыла по коридору, открыла дверцу каракатицы и выманила Асю сначала в коридор, а потом подвела ее и к самому берегу. Ася охотно следовала за мной; вообще мне казалось, что она воспылала ко мне особой нежностью — после того как спасла мне жизнь. Я где-то читала, что тот, кто спасает, всегда проникается к потенциальной жертве более глубокими чувствами, чем спасенный к своему спасителю. Возможно, это верно не только для людей. Ну а возле берега мужчины под чутким руководством Володи Ромашова без особого труда подвели под афалину носилки и перенесли ее в центральный бассейн, к Фифе. Надо сказать, что чуткое руководство — это не красное словцо; Володя действительно не просто умело, но и как-то по-особенному ласково обращался с дельфинами — и, ей-богу, они это ценили!

Мы думали-гадали, как нам при таком волнении разбирать то, что осталось от аппаратуры, но — опоздали. Волны постарались за нас, и почти все, что было закреплено стационарно, они оторвали и разметали; на берегу возле коридора Витя подобрал штатив от камеры — самое ценное из того, что мы не успели снять.

Со многим другим нам пришлось проститься, но мы не жалели: сезон прошел успешно. Ванду и ее сотрудников в Москве ждали долгие кропотливые занятия — зимой биологи расшифровывают, обсчитывают и осмысливают результаты летних экспериментов. Увы, чтобы в этой науке сделать какое-нибудь стоящее открытие, нужно обладать в первую очередь не талантом (хотя это никогда не помешает), не блестящим интеллектом и эрудицией, а адским терпением и способностью выполнять самую нудную и кропотливую работу — и находить в этом кайф.

Да, очень скоро все закончится… Алекс пропадал в фотолаборатории, Витя сидел в ангаре и приводил в порядок технику, а я была у Ванды на подхвате. С Витюшей у нас отношения до сих пор были натянутые, хотя я понимала, что в происшествии с аквалангом он не виноват ни сном ни духом. Ну никак я не могла ему простить его похождения — если у тебя больное сердце, то не пей и не гуляй! Впрочем, я судила со своей колокольни…

По правде сказать, Витя и его здоровье меня волновали мало. Я все время думала о другом — о том, что через три дня мы с Алексом расстанемся — он уезжает в Москву, а через неделю закончится и мой отпуск… Да, все хорошее слишком быстро кончается.

Я полностью пришла в себя, к тому же получила небольшую передышку. На озере представления отменили из-за штормовой погоды; на биостанцию пришел в гости Коля Антонов и рассказал, что один из тренеров и Лиза, отправившиеся в Новороссийск после первого утреннего представления, там и застряли — с тех пор катера не ходили.

Это значило, что девушки с прозрачными глазами, по крайней мере, сегодня мне можно было не опасаться. С другой стороны, в ответ на мои осторожные вопросы о Лизе Коля подтвердил то, о чем я догадывалась: к ней на озере все так привыкли, что перестали ее замечать. Коля сообщил только, что уже несколько дней она отказывается готовить для тренеров завтрак, чем они все очень недовольны. Естественно, никто не обратил внимания на то, где она находилась до отплытия катера. В любом случае сейчас меня и последнюю Сережину возлюбленную разделяло километров сорок.

Алеши-Нарцисса тоже не было на территории лагеря: он вместе еще с двумя рабочими уехал на «газике» в Геленджик, где они должны были нагрузить машину пиломатериалами. С ними поехала и Вика, встревоженная новостями из дома, она во что бы то ни стало хотела еще раз поговорить с мамой, и Ника отпустила ее, без звука согласившись снова дежурить на кухне. До Геленджика путь неблизкий, особенно на Кузьмиче, и их не ожидали до наступления темноты. Так что Нарцисса я тоже могла не опасаться.

Именно поэтому я расслабилась и потеряла бдительность. После ужина наша маленькая группа собралась в ангаре; под руководством Ванды мы упаковывали оборудование, стараясь ничего не перепутать.

Когда мы с Витей пытались затолкнуть в ящик какую-то особо неудобную железяку — мне показалось, что она по размерам раза в два больше, чем предназначенная для нее тара, — я зацепилась за ее острый край и порвала на себе рубашку сверху донизу (стало прохладнее, и я была в джинсах и синей мужской рубашке с длинными рукавами).

Господи, никогда в жизни мне не приходилось столько шить, вернее, зашивать, как в это лето! Все, что могло у меня порваться, порвалось, начиная от моего древнего костюма «Калипсо» (Витя попытался наклеить на него заплатки из старой камеры, но я понимала, что его уже не спасти) до моего единственного нарядного платья, юбок и сарафана, не говоря уже о купальниках. Одну юбку я уже выбросила; если дело так пойдет и дальше, придется мне ехать в Москву голой! Кошмар!