Сезон любви на Дельфиньем озере

Я побежала к себе в пятихатки, придерживая у груди рубашку — под ней на мне ничего не было. Ванда хотела было пойти со мной, но я ее отговорила, заявив, что вряд ли мне грозит опасность посреди лагеря при ярком свете дня — дождя мы так и не дождались, и хотя над головой у нас и зависли темные тучи, тем не менее склонившееся над морем солнце вдруг ослепило нас последними лучами.

Так что меня провожал один только Тошка, который честно выполнял свои обязанности охранника, другой вопрос — какой от него будет толк, если дойдет до дела?

Моя жестянка со швейными принадлежностями находилась обычно на тумбочке, убирать ее не было никакого смысла — так часто приходилось мне брать в руки иголку с ниткой. Но сейчас ее там не было, и тут я вспомнила, что утром ее у меня брала Люба. Конечно, это вполне в ее духе — взять вещь и не отдать! Накинув майку и ругая про себя неряху Любу последними словами, я пошла в самую дальнюю пятихатку, в которой генеральская дочка жила вместе с Лялей.

Вход в их домик прятался в полумраке — дневной свет с трудом пробивался сквозь крышу из ветвей и листьев айленда. Внутри все было разбросано в диком беспорядке; я сама не Бог знает какая аккуратистка, но то, что я увидела, вызвало во мне отвращение — не могут девушки, женщины, вообще существа женского рода жить в такой обстановке! Пахло затхлостью, а может быть, и просто грязью. Впрочем, это, наверное, Любиных рук дело, подумала я и пожалела ее соседку — все знали, что Эмилия просто не нахвалится на свою лаборантку, которая точно и четко работала с микропрепаратами.

Но где же моя жестяная шкатулка без крышки, украденной Сорокой? На столе-тумбочке ее не было — там валялись смятые купальные трусы и лифчики.

Может быть, в углу, на деревянном кухонном ящике, где стояли закопченный чайник и стеклянная банка с чаем? Протискиваясь в дальний угол, я опрокинула по дороге полураскрытый чемодан, стоявший на одной из кроватей; из него посыпались вещи, и на пол упало что-то блестящее. Я наклонилась, чтобы поднять этот предмет, и, выпрямившись, застыла как вкопанная: на моей ладони лежал маникюрный набор с миниатюрным водолазным ножичком на брелке — подарок Сергея! Так, значит, зря я грешила на Славикову Сороку — вор оказался хоть и на двух ногах, но бескрылым. Впрочем, почему вор? Просто одна из девушек взяла мой маникюрный набор без спроса, а потом забыла отдать…

В хатке было сумрачно, но вдруг стало совсем темно: кто-то загородил вход. Я обернулась: на пороге стояла Ляля. Лучи солнца, падавшие уже почти параллельно земле, особым образом высветили ее лицо, тени придавали ее мелким чертам какую-то значительность.

— Привет, Ляля! — сказала я. — А я вот пришла к вам за своими нитками-иголками и обнаружила кое-что другое, тоже принадлежащее мне…

Ляля не отвечала; выражение ее лица показалось мне каким-то странным не только из-за теней, но и потому, что мышцы его были абсолютно неподвижны, а глаза, наоборот, слишком быстро ощупывали меня и при этом блестели.

Я почувствовала себя неуютно, но еще хуже мне стало, когда она резким движением подняла руку, и в ее кулаке оказался нож с инкрустированной перламутром ручкой. Этот нож был мне хорошо знаком — он принадлежал Сергею; мой бывший муж сделал его собственноручно, как и его точную мини-копию, которую я сжимала в ладони.

Когда она занесла руку с ножом для удара, до меня наконец дошло, кто передо мной. Я сделала шаг назад, споткнулась о валявшееся на полу барахло и чуть не упала. Это меня если и не спасло, то здорово мне помогло: она промахнулась, и я, схватившись одной рукой за раму кровати и удержав себя в вертикальном положении, другой перехватила ее руку. Ляля была намного миниатюрнее меня, и вид у нее был отнюдь не спортивный, но долго сдерживать ее я не смогла — она вырвалась если с нечеловеческой, то, во всяком случае, с неженской силой.

Все это происходило очень быстро, гораздо быстрее, чем я об этом рассказываю; мысли в моей голове бежали еще быстрее: она сумасшедшая, и мне с ней не справиться, если никто не придет мне на помощь!

— На помощь! — воззвала я. — Тошка, ко мне!

Я не рассчитывала, что на мой призыв кто-то откликнется, кроме лабрадора моей тетушки: почти все обитатели пятихаток, несмотря на поздний час, были заняты делом на территории лагеря, и вряд ли кто-нибудь мог услышать мой отчаянный вопль.

Тем не менее, прежде чем Ляля успела нанести еще один удар, снаружи послышались торопливые шаги и женский крик.

— Сюда, сюда! — Это был голос Вики.

Ляля обернулась, и лезвие ее ножа скользнуло по моему предплечью, не поранив кожу; я изо всех сил ударила ее по руке с ножом, который она выронила, и в то же самое время ее схватили сзади за локти и вытащили из хатки.

Пошатываясь, вслед за ней и я выбралась на свежий воздух; Ляля, как сдувшаяся надувная игрушка, висела на руках Тахира и Славика, рядом стояли побледневшие Вика и Ника, которые в один голос — вот что значит задушевные подружки! — спросили:

— Ты жива?

— Я жива и даже цела. А теперь объясните, что все это значит.

На это мне ответила Вика: