Сезон любви на Дельфиньем озере

Я уже говорила, что биостанция располагалась на самом берегу моря; забор, вдоль которого проходила дорога, отделял ее территорию от широкого галечного пляжа. С одной стороны станция граничила с погранзаставой, с другой — проволочная сетка отгораживала ее от леса, который тянулся вдоль побережья примерно на расстояние еще километра, вплоть до поселка Ашуко. Чуть выше лагеря поднимались невысокие горы, чьи склоны тоже поросли лесом; впрочем, почва тут была подвержена оползням, так что у многих из них вершины казались уже не зелеными (или красновато-бурыми осенью и засушливым летом), а желтыми — по цвету голого песчаника. Такова была, например, возвышавшаяся над самым лагерем Лысая гора — отнюдь не зловещее место шабаша ведьм, а всего лишь скромная облезлая старушка, на которую молодой и спортивный человек мог подняться за час.

Сам лагерь ученых тоже был расположен на территории реликтового леса; когда его строили, вырубали только те деревья и кустарники, которые действительно мешали, бережно сохраняя все остальное. Недаром организацией станции ведали биологи, то и дело заглядывавшие в Красную книгу. Поэтому кухня и хозяйственные постройки прятались в зарослях айленда высочайшего — тропического дерева, добровольного иммигранта из Юго-Восточной Азии, которое прекрасно здесь прижилось и вымерзало только в самые жестокие морозы. Тропинки, соединявшие домики, петляли между росшими сплошной стеной кустами держидерева и огибали куртины чуть менее колючей иглицы[5], так что ходить по лагерю в темноте без фонаря было смертельным номером. Вся жизнь биостанции сосредоточивалась в центре, рядом с бассейнами с морской водой, в которых содержались животные; впрочем, ради них это все и затевалось, именно вокруг них непрерывно хлопотали сотрудники, сновавшие туда-сюда с ведрами, полными рыбы. Тут же стоял стол для пинг-понга, за которым, когда спадала жара, сражались любители этой игры. Рядом с бассейнами были построены лаборатории — домики с огромными, чуть ли не во всю стену, окнами, весьма походившие на застекленные сарайчики; они были так перегружены различными приборами, что человеку непосвященному было трудно выбрать место, куда поставить ногу.

Каждая из них имела свое название: Гнездо, КПЗ, Пентагон и далее в таком роде. Тут царствовали физиологи — ученые, которые для своих целей животных оперировали, и хотя все они были милейшими людьми и ничуть не походили на вивисекторов, все же я старалась держаться подальше от лабораторий — моему сердцу намного ближе поведенческие эксперименты на животных, абсолютно бескровные.

Надо сказать, что биологи далеко не так жестоки, как это иногда представляют себе люди, далекие от науки; в большинстве своем они по-настоящему любят животных — даже если им и приходится по долгу службы их резать. Среди всех сотрудников дельфинария только один Анатолий Макин был исключением: злобный, нетерпимый, он одинаково готов был издеваться как над животными, так и над людьми. По-моему, он был даже не совсем нормален, как мягко выразилась Вика — «невротичен». Однажды, когда ему требовалась для его экспериментов абсолютная тишина, он гонялся с булыжниками за собаками, за коровами, за людьми и даже… за цикадами! Но и отношение к нему в дельфинарии было соответствующее.

Как-то в самую жару, когда он шел пешком по дороге из Абрау, его обогнала станционная машина; его, разумеется, узнали, но взять не захотели, он так и топал своими ногами весь неближний путь. В другой раз кто-то соорудил чучело, нарядил куклу в его собственные вещи и посадил у бассейнов… Нет, не любили Макина на биостанции, и все были очень рады, что в этом сезоне его здесь не было.

Чуть выше бассейнов находилось второе важнейшее после бассейнов заведение (а может быть, по значению и первое) — деревянная кухня с пристроенной к ней кладовкой, где господствовали поварихи и хозлаборант Елена Аркадьевна, женщина очень полная, но, несмотря на полноту, вечно всем недовольная и придирчивая. Возле кухни прямо на свежем воздухе располагалась столовая — длинный, сколоченный из досок стол с деревянными же скамейками по бокам; во время дождя над столом натягивали тент. Здесь в основном сосредоточивалась светская жизнь лагеря.

Сотрудники жили в домиках, разбегавшихся вверх по склону во все стороны от центра. Научным сотрудникам полагались жилища получше — в основном сборные сооружения из оргалита, которые в городе были бы торговыми палатками, но, поставленные на каменный фундамент в тени бокаутов, они прекрасно выполняли функции коттеджа, в которых ученые и жили, и работали. В одном из таких домиков проживала и Ванда.

Для сезонных рабочих и лаборантов (в основном студентов) полагались жилища попроще — деревянные домики в центре, в которых было отчаянно жарко днем, или хижины из ДСП — в них жили и поварихи. Эти хибары были только что построены за кухней, их было пять, и назывались они пятихатки; в некоторых из них еще не было ни окон, ни дверей. Впрочем, самые желторотые и романтически настроенные мальчики жили в палатках.