Сезон любви на Дельфиньем озере

У домика ихтиологов был еще один плюс: рядом с ним за аквариумами и бассейном располагался деревянный стол, неподалеку — место для костра, и это было еще одно замечательное место для вечерних посиделок — тем более что, в отличие от Красной площади, здесь можно было даже танцевать.

Как только я пришла в себя, передо мной встала проблема: где жить? Конечно, я могла оставаться в домике Ванды, и она была бы мне рада, но тут было несколько «но». Во-первых, Ванда была женщиной хоть и молодой душой, но все же в возрасте, и она привыкла рано ложиться спать, когда у нее не было ночных экспериментов. Молодежь же в лагере вела полудневной-полуночной образ жизни, а я, несмотря на мои «солидные» тридцать лет, все же причисляла себя к молодежи. Мне вовсе не улыбалось нарушать покой моей любимой тетушки.

К тому же домик Ванды был до предела заполнен разным экспедиционным снаряжением, и свободного пространства в нем оставалось очень мало, тем более что Тошка (по-настоящему сэр Энтони, внук английской королевы, то есть внук любимой собаки английской королевы) хотя и отличался поджаростью, был тем не менее псом отнюдь не миниатюрным и занимал немало места. Характер у Тошки был очень общительный, и его трудно было заставить оставаться на ночь в домике, когда кто-то из его обитателей еще гулял.

Была еще одна причина, довольно курьезная, по которой я не хотела оставаться у Ванды.

Каждый домик в дельфинарии, хоть они и были все построены из стандартных блоков, чем-то отличался от других; такой индивидуальной особенностью коттеджа Ванды было то, что к нему примыкала пристройка, используемая как кладовка, дверь в которую открывалась в небольшой тамбур-прихожую; моя раскладушка стояла прямо возле входа. В отличие от самого домика крыша над пристройкой была двускатная, и в образовавшемся под ней небольшом пространстве жили сони-полчки. Эти очаровательные существа, похожие на маленькую белочку с облезшим хвостом или крупную симпатичную мышку, напротив, с пушистым хвостом, пробуждались регулярно с наступлением темноты, где-то около десяти часов. Прежде чем отправиться на трапезу в ветви ближайшего бокаута, в засушливые дни они ходили на водопой, и это было презабавное зрелище. У Ванды, как и в некоторых других домиках «высшего класса» и лабораториях, стоял кондиционер; когда он работал, на его решетке, находившейся под самой крышей, конденсировалась влага, и вода с нее капала в подставленное ведерко. Сони одна за другой перебирались с чердака на проходивший под крышей желоб, а оттуда изящно прыгали на решетку кондиционера и утоляли жажду. К людям они привыкли и не обращали на нас внимания — если мы, конечно, не слишком шумели. Иногда сразу две сони сталкивались у источника — и тогда случалась маленькая драчка; обычно меньший по размеру зверек удирал и дожидался своей очереди где-нибудь на крыше или в ветвях бокаута.

Мы так и не смогли сосчитать, сколько их всего было — то ли девять, то ли одиннадцать; судя по всему, тут жило целое семейство — родители, два крупных взрослых полчка и их более мелкие детеныши. Это были страшно смешные и привлекательные зверьки; когда тетушка днем что-то разбирала в кладовке, они обычно просыпались (но не совсем), и из разных щелей высовывались их любопытные мордочки. Иногда они забирались за планку под потолком, клали на нее передние лапки и, раскачиваясь, заспанными глазками наблюдали за тем, что она делает.

Но и у них был один недостаток, пусть единственный, но зато весьма существенный. Где-то в четыре часа утра они стройными рядами возвращались с кормежки на свои квартиры, отчаянно при этом топая. Бум-бум-бум! Впечатление было такое, что по крыше проходит если не рота солдат, то по крайней мере рота ежей. Кроме того, основательно насытившись, они иногда затевали возню прямо у меня над головой, и тогда казалось, что потолок вот-вот обвалится. Возились ли они просто от хорошего настроения или это было настоящее выяснение отношений, я не знаю, но делали они это очень громко. Ванда к соням привыкла, но я каждый раз просыпалась и пыталась сосчитать, сколько же их, производящих такой шум. Нет, я решительно не хотела оставаться у Ванды.

Инна Вертоградова предложила мне поселиться в их маленьком лагере за оградой, в палатке, которая предназначалась для их дочери Китти, но Китти предпочитала жить вместе с другими подросшими детьми сотрудников в другой, «детской» палатке дальше в лесу. Я уже говорила, что Рахманов очень не любил, чтобы на территории базы находились дети, — он считал, что в лагере и так слишком много народа, и дети отвлекают родителей от науки, что сильно замедляет прогресс в его любимой области. Но никто из сотрудников, уезжая на благодатный юг, на Черное море, не мог допустить и мысли, что его чадо останется на лето в душной Москве или скучном подмосковном пионерском лагере — и потому если не на самой базе, то возле нее всегда было много детей; так как их мамы и папы были постоянно заняты, то они быстро дичали и начинали жить самостоятельно, что, впрочем, было только к лучшему для всех.