Сезон охоты на единорогов

Женька глубоко вздохнул, отпуская эмоции, и, наконец, распрямился. На меня, впрочем, глаз так и не поднял. Страшно ему? Так я, вроде, не корю за происшедшее, не ярюсь, метая громы и молнии и обещая прибить на месте! Напротив, тих, как никогда! Или он этого и беспокоится — что из тихого омута на него сейчас набросится кровожадный зверь с рыком: «Почему ты Юрку не защитил?». Так, ведь, не набросится, Жань, не думай. Я в этом виноват не меньше тебя! Или ненавидит он меня всей душой? За старшего? Так, что сейчас бы задушил голыми руками, но что-то сдерживает. Не Юрка ли? Не понимание ли того, что я с ним в одной лодке?

— Их было трое, — сообщил он тихо.

— Троих и положил, — подтвердил я.

Дебит-кредит сошёлся.

Я ждал рывка и яростной атаки. До лёгкой дрожи в нутре — ждал. Да, Жаня, я положил всех. И того, кто имел право тебя учить плетью — тоже. Ну? Будешь мстить?

Женька молча опустил голову.

Получается — нет? Или ещё не дошло до глубины сознания всё происходящее?

А в ответ — тишина.

Нет, ну, меня не устраивает такая игра в молчанку! Пора уже приходить в себя! Не хочешь сам говорить — буду тянуть клещами! Выговоришься, проорёшься — может, и на душе твоей, болью травленной, полегчает. Может и решишь для себя — что делать дальше.

— Ты их знаешь? — начал я.

Женька упёр взгляд в косяк двери:

— Тур Лок, и его младшие Палый и Вистарх. Из Крёста.

Значит, всё-таки, этот старший был Тур. А жаль. И молодой слишком для настоящего командира, ведущего за собой, и взялся за дело, не красящего настоящего Тура. А то, что из Крёстов, так это я и сам уже понял.

— За что тебя били?

Женька сглотнул и стиснул зубы так, что скулы побелили. Но взгляда, прикипевшего к косяку двери, так и не отвёл.

— За измену.

Сказал, словно выплюнул.

— Больше добавить нечего?

Слишком получилось язвительно и угрюмо. Женькины плечи даже вздрогнули, словно я плетью замахнулся. Надо бы помягче. А пока лишь зубы стиснул, коря себя. И увереннее перехватил нож в «кармане». Сейчас всё решиться.

— Я из Крёстов ушёл, — угрюмо сказал он. — Был с ними полтора года, в охране Юркиной. А потом Юрку выкрал и бежал. Много людей положил. За это и били.

Всё это я уже знал. И спрашивал-то, по сути, о другом.

— Жень, — я свободной рукой потёр зудящую от заживления рану на плече. — За такие вещи не порют. За такие — живот вскрывают и кишки медленно-медленно наматывают на локоть, а потом в кровящую пустоту под брюшину кладут угли и долго-долго ты жаришься изнутри, пока твои мучения не насладят взгляды врагов и тебе милостиво не дадут сдохнуть. Так что не городи огород!

Женька снова уронил голову, пряча от меня эмоции и «громкие мысли».

Давай же, давай! У нас итак времени в обрез. Быстрее выговоришься — быстрее восстановишься, быстрее выясниться, как нам дальше друг с другом. Или против друг друга.

— Тур Лок.

— Ну!

Не тяни же!

— Я был его младшим.

Вот! Я выдохнул, откидываясь на стену и закрывая глаза. Хорошо-то как… «Младшим» — это совсем не «тисом». Может и хотел этот Тур опоясать паренька, сделав «своим», да точно не успел. А может тот и не дался — бывает и такое. В любом случае, Женька не был связан с этим туром кровью, не был повязан магией, не стал его тенью и защитой. И теперь можно остыть и не страшиться яростной атаки обездоленного осиротевшего тиса.

Я вытащил руку из «кармана» и посмотрел на ладонь. Подрагивающая от усталости, с белыми пятнышками над костяшками от напряжения. Давно так не приходилось ожидать атаки…

Женька рубленными фразами, угрюмо и тяжело рассказывал о том, как его принял тур Лок, как ему дали послушание по силам, как взяли в боевое звено, доверив почётную охрану чудотворца, как тур Лок надеялся сделать его тисом, как он гордился выпавшей ему честью, как всё пошло прахом, когда Юрка вошёл в сердце… Он говорил, но я слушал в пол-уха. Внутри расползалась мягкая теплота, словно вернулся с форпоста домой и впервые рухнул отдохнуть. Какое-то глубокое чувство удовлетворённости и веры в будущее. В светлое, доброе будущее.

Даже смешно стало. Сижу, пошатываясь от усталости, с двумя не поджившими дырками в теле, с витающим в воздухе предчувствием тяжёлого боя, слушаю чужого младшего, выговаривающегося, как на исповеди — угрюмо и тоскливо, а самому хорошо так, что хоть сейчас срывайся и беги вытаскивать Юрку! Словно сил у меня — на сотню туров хватит!

Потому что мне дорог этот тис. И точка.

Эх, будь я помоложе лет на десять-пятнадцать — не упустил бы! Был бы он под опекой школы — выкупил бы. Будь чужим — выцарапал бы в любом поединке. Будь он свободен — опоясал бы, не задумываясь. А теперь — увы. И разница в годах чувствительная, и опоясать такого острого и ярого совсем непросто в моём-то возрасте. Надеть на него пояс в бою можно и не мечтать. Если он будет биться за свою свободу всерьёз, то шансов мне не оставит. Быстрый. Крепкий. Гибкий. Опасный.

Я выплыл из своих мыслей, словно из пучины, когда Женька, наконец, встал.