Сезон охоты на людей

Он подумал о надписи несмывающимися чернилами, которую можно было увидеть на каске или бронежилете чуть ли не у каждого морского пехотинца: "Пусть я гуляю в Долине Смерти, но мне никто не страшен, потому что я самый главный подонок из всех, кто там водится!" Бравада, откровенная наглая бравада, словно колдовское заклинание, должна была прогнать Костлявую прочь.

"Я не гуляю в Долине Смерти, – сказал себе Донни. – Мне это не было приказано. Я выполнял приказы, я делал все, что мне приказывали, а мне было определенно запрещено входить в Долину Смерти".

Он воспринимал происходившее, как с моральной, так и с тактической стороны, согласно приказу его непосредственного командира. Ни один солдат не имел права оспаривать приказ, или хотя бы желать этого, или пытаться это сделать.

"Я в полном порядке, – сказал он себе. – Я в полном порядке и скоро вернусь домой, мне осталось всего три месяца и несколько дней до ПСВОСР. Передо мной вся моя проклятущая жизнь, и ни один человек не может сказать, что я прятался, или увиливал, или уклонялся. Никто никогда не спросит, на чем основаны мои убеждения: на моральной логике или моей собственной трусости. Я не должен никому ничего доказывать.

Тогда почему я чувствую себя настолько дерьмово?"

Это было правдой. Его прямо-таки тошнило, он до омерзения злился на себя. Там внизу Суэггер, по всей вероятности, жертвовал своей жизнью, и Донни, по тем или иным причинам, не участвовал в представлении. Все о нем заботились. Триг тоже заботился о нем. Что в нем было такого особенного, что он должен был остаться в живых? Он не имел писательского дарования, не владел ораторским искусством, не был наделен ни особым обаянием, ни божественным вдохновением, ни какой-либо харизмой; никто не станет его слушать, и никакой свидетель из него не выйдет.

"Почему я?

Чем моя задница лучше всех остальных?"

Он услышал их раньше, чем увидел. Это было "топ-топ-топ" людей, уверенно бегущих вверх по склону. Он не стал дергаться или пытаться укрыться получше и очень обрадовался этому, потому что именно такие внезапные движения и выдают прячущегося.

Они прошли примерно в двадцати пяти метрах перед ним, держась в затылок друг другу, подвижный отряд, без касок, рюкзаков и даже фляг, торопившийся вступить в бой и исполнить свой долг. Это был вчерашний фланговый патруль из двенадцати человек, вызванный по радио, чтобы обойти снайпера с тыла.

Он представлял себе, как они будут действовать. Они рассыплются в цепочку, и фланговые оттеснят Боба на них, или же они навалятся на него сзади. В любом случае Боб был обречен.

Будь у Донни автомат, он мог бы положить всех двенадцать одной очередью. Хотя вряд ли: очень сложно точно стрелять очередями в таких условиях. Если бы он заранее поставил клейморовские мины, то тоже мог бы рассчитывать на то, что сумеет справиться с ними. Но он недоделал этого. У него была только его М-14.

Он провожал их глазами, а они тяжело топали вверх по склону, и все равно в их движениях было определенное изящество, расчет и сила. Вот они скрылись в тумане.

"У меня приказ", – подумал он.

"Моя работа – это наблюдение за воздухом", – подумал он.

А потом он подумал: "Да пропади оно все пропадом!" – и вскочил, чтобы напасть на них сзади.

* * * * *

Они появились именно так, как он ожидал: числом около взвода, опытные, хорошо обученные люди, стремящиеся убивать, пробирались через высокую траву, развернувшись в частую цепь. Боб сумел рассмотреть в тумане темные бесформенные пятна; он думал об олене, которого однажды видел сквозь туман посреди кукурузного поля – это было давным-давно, в Арканзасе, – и о старом Сэме Винсенте, который пытался заменить ему отца, после того как его родного отца не стало, о том, как Сэм советовал ему бороться с охотничьей лихорадкой, сохранять спокойствие и холодную голову.

И теперь он, как наяву, слышал Сэма:

"Будь сдержаннее, малыш. Не дергайся. Как только начнешь дергаться, все пропало и назад уже не вернешь".

И поэтому он был спокойным, он был смертоносным он был из тех охотников, кто стреляет наверняка и кому не приходится гоняться за подранками по кровавому следу, кто сам является частью природы.

Но он таким не был.

Он был воплощением войны в ее самом жестоком виде.

Никогда прежде Боб не ощущал этого чувства. Оно напугало его, но одновременно и подбавило возбуждения.

"Я война, – думал он. – Я заберу их всех. Я заставлю их матерей рыдать. Я не знаю милосердия. Я война".

Это была лишь случайная мысль, промелькнувшая в его сознании и сразу же вытесненная напряжением боя, но ее никак нельзя было позабыть.

Командир взвода будет слева, а не впереди, он будет разговаривать со своими людьми, заставляя их держаться вместе.

Боб начал охоту на говорящего человека и когда нашел его, то всадил ему пулю в рот и навсегда заставил умолкнуть.

"Я война", – думал он.