– Что ж, мистер Суэггер, полагаю, что если бы вы вошли в любой из большинства домов в Америке и выложили там эту историю, вас сразу же выставили бы за дверь. Но мой муж двадцать восемь лет пробыл на дипломатической службе, и я имею представление о том, кто такие призраки. Это злонамеренные жалкие людишки, способные сделать все, что угодно, лишь бы помочь кому-то расстаться с жизнью. Мне, ему, любому. Поэтому я знаю, что делают призраки. И если призраки из этого мира убили моего сына, то мир должен знать об этом.
– Да, мэм, – сказал Боб.
– Майкл, – повысила голос старая леди, – скажите Аманде, что мистер Суэггер останется на ленч. Я покажу ему дом, а потом у нас с ним будет продолжительная беседа. Если появится кто-нибудь желающий убить мистера Суэггера, то, пожалуйста, скажите этому джентльмену, что мы просили нас не беспокоить.
– Да, мэм, – невозмутимо ответил дворецкий.
– Здесь все осталось точно таким же, – сказала она, – каким было в последний день.
Боб посмотрел вокруг. Мастерская художника была выстроена в задней части здания, в котором некогда жила прислуга. Дом был маленьким, но все его внутренние стены снесли, и осталась одна огромная неотделанная комната с красными кирпичными стенами и гигантским окном, смотревшим на сады. Здесь все еще пахло масляными красками и скипидаром. На грубо сколоченном из досок стеллаже стояли банки из-под краски, из которых торчали старые кисти, пол был заляпан пятнами краски, и на всем лежал толстый слой пыли. К стене были прислонены три или четыре холста, очевидно законченные; еще один оставался на мольберте.
– Полагаю, что ФБР все это осмотрело, – сказал Боб.
– Да, они это сделали, причем довольно бесцеремонно. Я хочу сказать, ведь он уже был мертв.
– Да, мэм.
– Вот, посмотрите сюда. Это его последняя работа. Очень интересная.
Она подвела Боба к картине, прочно установленной на мольберт.
– Довольно банально, – продолжала хозяйка. – Но все же мне кажется, этот сюжет очень подходил для того, чтобы передать его тревоги.
Это был, как ни странно, орлан, символ Соединенных Штатов Америки, с его классической белой головой, с налитым силой коричневым величественным туловищем. Он сидел на ветке, обхватив ее стиснутыми когтями. Боб смотрел на картину, пытаясь понять, что же в ней казалось ему настолько выразительным, настолько живым, настолько болезненным. И вскоре он осознал, что это был вовсе не символ, а самая настоящая птица, живое существо. Птице, вероятно, только что пришлось перенести какое-то тяжелое испытание, и свет, которым пылали ее глаза, был не самодовольным победительным блеском взора хищника, а потрясенным взглядом ошеломленного счастливца, которому случайно удалось уцелеть. В Корпусе это называлось «взглядом тысячного метра», такое выражение появлялось в глазах после того, как удавалось штыками и саперными лопатками отбить последнюю лобовую атаку. Боб видел, что когти, сжавшие ветку, темны от крови и что кровью испачканы и перья птицы, плотно прилегающие к могучему телу. Он пригнулся и посмотрел внимательнее. Было удивительно, как тонко удалось Тригу проработать все детали: довольно-таки небольшие пятна крови выделялись своей тяжестью и сыростью на фоне остальных, чистых и гладких перьев.
Боб посмотрел на единственный нарисованный глаз птицы: в нем, казалось, застыли незабытые ужасные видения, его радужная оболочка, выписанная с невероятной тонкостью, состояла из мельчайших разноцветных пигментных пятнышек, которые представляли собой единое целое, живое целое. Боб почти физически ощущал, как под кольчугой из перьев подрагивают мускулы, почти наяву видел, как грудь вздымается от тяжелого дыхания, все еще не успокоившегося после напряженных усилий.
– Этому мальчику приходилось вести прямо-таки адскую борьбу, – сказал он.
– Да, так оно и было.
– Скажите, он рисовал с натуры? Эта птица нисколько не похожа на любого из тех орлов, которых мне когда-либо приходилось видеть. Для изображения такого взгляда нужно было оказаться в диких краях, разыскать гнездо птицы и увидеть птицу сразу же после того, как она вышла из серьезной передряги.
– Вероятнее, что он увидел это выражение у человека и придал его птице. Но он тогда приехал с Запада. Он очень много путешествовал, делая свои картины. Он объехал весь мир, побывал и в Гарварде, и на войне, участвовал во всех крупных пацифистских демонстрациях, заседал в комитетах, был иллюстратором бестселлеров – и все это, когда ему еще не исполнилось двадцати пяти.
– Интересно, под орлом он подразумевал свою страну?
– Не знаю. Вполне возможно. Хотя я подозреваю, что в таком случае птица была бы менее живой, более схематичной. А эта птица слишком уж живая для того, чтобы быть символом. Может быть, он изобразил в ней свое собственное отвращение к кровопролитию. Я не вижу в этой птице чего-нибудь особенно героического; я вижу потрясение того, кому случайно удалось уцелеть. Впрочем, не думаю, что вы можете многое извлечь из этой картины.
– Да, мэм, – согласился Боб.