Сезон охоты на людей

В зеленой мгле не было видно ничего определенного, ни форм, ни объемов, а одна лишь ровная, слабо фосфоресцирующая зелень. Боб смотрел в это ничто, пытался пронзить его взглядом, слишком возбужденный, чтобы испытывать страх перед непроницаемостью этой мглы, хотя и понимал, что Соларатов может в любой момент всадить в него пулю.

Он ждал. Прошла секунда, затем вторая, наконец и третья секунда протащилась мимо, словно поезд, увязший в грязной крови, которую с трудом перекачивало его сердце.

Ничего.

Может быть, свет этого лазера невидим в той части спектра, в которой работают очки. Кто ж их разберет, эти дела?

А может быть и так, что лазерный дальномер является частью какого-то продвинутого прицела, о котором Боб даже никогда не слышал, и когда его действие проявится, то уже через наносекунду вслед за вспышкой последует почти полуторатысячефунтовый удар 7-миллиметровой пули из патрона «ремингтон магнум» и Боб Суэггер навсегда исчезнет с лица земли.

Может быть, стрелка там уже нет. Может быть, он ушел оттуда и сейчас поднимается по другому склону, чтобы обойти Боба с фланга и покончить с ним.

Медленно протянулись еще две секунды, каждая из которых не уступала по продолжительности всей прожитой им жизни. В конце концов он понял, что ждать больше нельзя, и когда он уже начал резко приседать, чтобы вернуться в мир, где его возможности равнялись нулю, это наконец-то произошло.

Желтая полоса была подобна трещине в стене вселенной. Она была устремлена из пустоты небытия прямо в Боба, и это продолжалось неизмеримо короткое мгновение, но это была именно она, совершенно прямая линия, по которой стрелок, находившийся внизу, измерял расстояние до стрелка, засевшего выше по склону.

Боб запечатлел место, откуда вырвалась эта краткая вспышка, в своей мышечной памяти и своем ощущении времени и пространства. Он не мог позволить ни единому своему мускулу сдвинуться ни на атом, не мог нарушить полную неподвижность своего тела, ибо только она позволяла удержать в сознании местонахождение этой невидимой точки на все то время, пока он быстрым и хлестким, но притом чрезвычайно плавным движением вскидывал винтовку к плечу. Он не наклонял голову, чтобы взглянуть в прицел, а подвел винтовку вместе с прицелом, расположив ее точно так, что она смотрела в ту точку, которая впечаталась в его память, зрение и телесное ощущение.

Прицел оказался перед его глазом, но он не видел ничего даже в то мгновение, когда его ладонь обхватила рукоять, а палец привычно нашел изгиб спускового крючка, ласково прикоснулся к нему, ощутил и возлюбил его напряжение и попытался слиться с ним воедино. Боб не чувствовал сейчас никакого напряжения. Это была вся его оставшаяся жизнь, это было все.

И как только он рывком головы сбросил очки, перед ним оказался его старинный враг. Боб увидел снайпера, стоявшего, сгорбившись, позади лежавшего почти горизонтально поваленного дерева; очертания его фигуры можно было распознать лишь с трудом, поскольку арктическая камуфляжная одежда почти сливалась с серовато-белым снегом, и лишь четкий и резкий контур винтовки становился все короче, поднимаясь навстречу Бобу.

«Столько лет...» – подумал он, фокусируя зрение так, чтобы видеть четкое перекрестье прицела, прикидывая поправку на нисходящее направление стрельбы, а потом, уже помимо его воли, когда перекрестье стало таким олицетворением четкости, что, казалось, заполнило собой всю вселенную, спусковой крючок подался назад, и он выстрелил.

* * *

Пулю, которая попадает в тебя, никогда не слышишь.

Соларатов приготовился стрелять. Его подгоняло возбуждение, возникшее оттого, что он доподлинно знал: все, с противником покончено. Он задержался лишь на секунду, для того чтобы прикинуть поправку на новую дистанцию. А в следующий миг понял, что человек, находившийся выше него на склоне, целится – невероятно! – прямо в него.

Он совсем не почувствовал боли, только сотрясение.

Ему показалось, что он оказался в эпицентре взрыва. Затем время остановилось, он на несколько мгновений покинул вселенную, а когда вернулся обратно, то был уже не вооруженным человеком, направлявшим винтовку в цель, а человеком, который лежал на спине в холодном снегу, густо обрызганном кровью. Его собственное дыхание поднималось к небу неровным белым облачком, в которое, словно сигналы бедствия, были вкраплены красные струйки.

Совсем рядом с ним какой-то пьяный неумело играл на сломанном аккордеоне, а может быть, на фисгармонии. Музыка не имела никакой мелодии и вся сводилась к негромкому, резкому, скулящему посвистыванию и булькающему хрипу. Рана навылет в грудь. Левая сторона, левое легкое уничтожено, кровь вытекает из обеих ран, входной и выходной. Повсюду кровь.

Несовместимые с жизнью внутренние повреждения. Смерть совсем рядом. Смерть подходит все ближе. Наконец-то смерть, его старый друг, придет, чтобы забрать его с собой.

Соларатов моргал, не веря случившемуся, и пытался понять, какая же алхимия могла позволить добиться такого результата.

Его жизнь вспыхнула и отлетела, расплылась в неясной дымке, ушла прочь и вернулась обратно.