Сезон отравленных плодов

Эльвире Анатольевне под шестьдесят, она работала бухгалтером на производстве, недавно вышла на пенсию. Ее замучили совсем, и на работе, и дома дел невпроворот, то ЖЭК, то счетчики установи, здоровье тоже швах, пошла к терапевту, а ты попробуй высиди у терапевта, попади к нему, туда теперь надо электронно записываться, а как я электронно, у меня компьютера дома нет, я в этом и не понимаю ничего, не думают совсем о пожилых. Обо всем этом Эльвира Анатольевна рассказывает Жене в первые полчаса, ровно до жюльена в крохотной кастрюльке, на который она прерывается. Пожилой Эльвиру Анатольевну совсем не назовешь: она бодра, резка, речь ее быстра и громка, и кудельки волос сиреневого цвета тоже упруги и бодры. По сравнению с ней Женя – серая немощь. Она тоже ест, хоть и не хочет, – ковыряет в сливочном соусе вилкой, вылавливает грибы.

– А ты же из Владивостока прилетела?

– Да. – Женя выискивает взглядом знакомый коротко стриженный затылок. Но его пока нет. Может, еще не приехал или – Женя надеется и одновременно горюет – не приедет совсем, остался в Волгограде.

– Далеко. Чё, поближе работу не нашла?

– Мне нравится там. Город красивый, море, я на берегу живу и…

– Передай хлебушка. Ага, белого, да… А я никогда не была во Владивостоке. Сын гонял туда, когда в институте учился. Ты представляешь? Уехал, не звонит, я вся на нервах, куда пропал, думаю. Эти дети… – Эльвира Анатольевна запивает жюльен вином. – У тебя-то появились?

Женя качает головой, тоже берет бокал с вином. Один. Главное, не опьянеть, а то разговоров не оберешься.

Начинается музыка, топот-танцы на импровизированном танцполе в круге столов, но Жене плясать не хочется. От пары глотков, джетлага и усталости она отяжелела, вросла в стул. Надо бы поесть, но на ночь – калории, вот это все.

– А жених есть? Смотри, молодых девок вон сколько. Ты-то сама не молодеешь, тут ждать нечего. У подруги моей дочка, тридцать пять лет, тоже бухгалтером работает, как я, так вот, дочка эта до сих пор одна и говорит: я замуж не хочу, куда мне торопиться, надо для себя пожить.

Снова заходит разговор о вечном: детях и женихах. Женихи должны быть, но и карьеру девушке тоже бы надо, иначе вдруг жених – козел, оставит ее одну с ребенком, надо уметь всех прокормить самой. Но мужа, конечно, надо при себе держать, а как держать, да все ж понятно: сексом хорошим, пирогами, дома чтоб чисто было, улыбчивой надо быть, с хорошим настрое-нием, потому что твое плохое настроение, Женя, никому не нужно, поняла? И Женя должна работать, потому что мир вокруг слишком ненадежен и положиться можно только на себя. Она должна стать матерью, женой, хорошей дочерью, любовницей. Но у Жени нет времени и сил даже на то, чтобы найти друзей.

Она сидит и думает: кем же она должна стать, чтобы удовлетворить всем запросам? Чтобы не было вопросов у Эльвиры Анатольевны, бабы Маши, Михаил Петровича, вот того электрика, который тоже скажет, что «тебе уже сколько? замуж пора!». Из какой стали она должна быть сделана и каким бензином заправляться, потому что живой человек никак не может все успеть.

Женщина должна хотеть семью, да что там, Женя тоже хочет… Или же хочет, потому что должна и не может? Нужно, чтобы кто-то в старости принес стакан воды, так говорят. Нужно, чтобы кто-то (снова этот кто-то, кто он?) согревал холодными ночами.

– А подруге моей, ей внуков хочется уже, одно расстройство, говорит… – Эльвира Анатольевна накладывает курицу. – Так вот, я ей говорю, от моих вообще не дождешься, чтобы приехали. Троих родила, воспитала, жопы им вытирала, жизнь положила, а в итоге-то что?.. Вот что в итоге? Помощи не дождешься.

Телефон жужжит в кармане, кто-то звонит. Хочется встать, уйти, не слушать вот это про детей, сколько же можно…

– Один женился, второй в Германию уехал, в Мюнхене живет, дочка в Санкт-Петербурге, хоть бы раз приехала, недалеко ведь. Ладно парни, но дочка-то помочь могла бы, верно?

Женя доливает себе вина, хоть и не собиралась. Выпивает большими глотками.

– Никого из них не вижу, не дети, а сволочи.

Этим Женя не удивлена. Она сама уже готова уйти, чтобы не видеть Эльвиру Анатольевну как можно дольше.

– Зачем только рожала! Стакан воды не принесут, Жень, понимаешь, помирать буду, не почешутся. Вот ты молодец все-таки. Хорошо, что у тебя детей нет. Ну их, не рожай…

– Ой, Эльвира Анатольевна, идите на хер!

Женя выбирается из тесного пространства между стулом и столом, путаясь в длинной юбке, едва не сбив официанта с подносом. «Потому у тебя мужика и нет», – слышит вслед, но не отвечает, быстро пробирается через танцующих в туалет. Затол- кав себя в кабинку, сует два пальца в рот и извергается в унитаз. Затем ревет, согнувшись и роняя слюни. Успокоившись, она полощет рот, смывает потеки туши с покрасневших глаз, проверяет телефон – два пропущенных от Амина.

Она думает ровно минуту. Потом нажимает вызов. Сейчас ей хочется услышать хоть кого-то.

– Ну что, обезьянка моя, уже надралась? – спрашивает Амин. Бодрость в его голосе чувствуется даже за шесть тысяч километров.

– Я не обезьянка, – отвечает Женя. – И я не пила.