Сезон отравленных плодов

А даже если и пила, то что?

В банкетном зале бахает Сердючка, за дверью туалета кто-то подпевает, ждет, когда же Женя вылезет.

– Я же просила оставить меня в покое.

– Ты просила не писать, а я звоню. И – ты сама перезвонила! Как долетела?

Женя вкратце рассказывает Амину о свадьбе, о том, как пляшет дядя Витя, о конкурсах, родне жениха, о том, что поймала свадебный букет, – точнее, тот на нее свалился, когда Женя пробиралась к своему месту за столом.

– Ну все понятно, – отвечает Амин уже не так бодро. Похоже, он заскучал. – Да, там я был бы лишним.

Женя слишком истощена, чтобы его переубеждать. Ну сколько можно, она сама же предлагала ехать с ней.

– Да, наверное.

На том конце молчание. За дверью туалета голоса – ждут уже двое.

– Я не расслышал, у вас там громко очень, – говорит Амин.

– Мне пора, – отвечает Женя и нажимает «Закончить звонок». Прикрывает волосами обезьяньи уши. Засовывает в рот пластинку мятной жвачки, всегда носит с собой.

На корме нет никого, только курит какой-то мужик в синей, как у охранника, рубашке. Москва-река лижет черным глянцем бетонный скат набережной, фонари горят цепочкой, теплоход урчит, выбрасывает из-под себя белую пену. Вровень с теплоходом кто-то бежит, будто опоздал на свадьбу.

Ветер прохладный, и Жене вроде должно быть зябко, но ей почему-то невыносимо жарко, и сердце колотится, как после сильного испуга. Знакомое опустошение, словно ее оглушили. Нужно это прекращать. Нужно не брать трубку, закончить раз и навсегда…

Мысль Женина блуждает в винном сумраке.

Она видит себя на карьерных высотах, не очень больших, но достаточных, чтобы не беспокоиться о будущем. Она сидит в отремонтированной квартире, может, с видом на море, в тишине и пустоте, одна. И ей не нравится такой вариант грядущего. Если бы только Женя могла спросить у себя шестидесятилетней: как правильно? Как там у тебя сейчас, нормально все?

Она вдруг снова чувствует структуру, ее напряженный остов. Струна касается ноги, и Женя оборачивается. У лестницы стоит Илья и смотрит виновато. Он почти не изменился, может, чуть зарос и вымахал в плечах еще – хотя куда уж больше.

Он говорит:

– Привет.

7 2013 июль

Дашкин жених Илье не нравится.

«Саня», как он представился. Резкий и борзый, громкий, прущий напролом, с единственным правильным мнением на все. На соревнованиях такие очень быстро начинали мазать, и чем больше мазали, тем сильнее злились, из-за чего в итоге набирали меньше всего баллов. При нем Дашка немного притухает, будто старается слиться с обстановкой. Эту перемену Дашиного голоса и вида Илья заметил еще дома, в Люберцах. Стоит Сане зайти на кухню, как Даша умолкает.

«Это любовь», – сказала мать. Потом вспомнила про Женю, не удержалась: «Психопатку-то нашу видел уже?»

Илья и без того был как спортивный чешский «шэдоу» на последних выстрелах в обойме – чуть тронешь спусковой крючок, тут же пальнет. Он и пальнул. Психанул, собрал вещи, съехал в гостиницу неподалеку. Сказал, на теплоход приедет, а в загс вряд ли попадет. Мать не особо расстроилась, махнула рукой, что так и знала, помощи от Ильи никакой. Дашке было не до того. Она разогревала ужин Саше, созванивалась с подругами насчет машин и шариков, уточняла меню ресторана на теплоходе, гавкала на сына, чтобы не путался под ногами.

Истории этого Саши Илье тоже оказались не по вкусу.

– Я ему его арбузы разъебашил просто, чтоб думал в следующий раз. Хачапури оборзели вконец… – Он легонько толкает Илью в плечо. – Ты слыхал, что у нас было на Матвеевском? Знакомому моего другана башку пробили. Теперь их ларьки шмонаем…

Илье вспоминается «Норд-Ост», мякоть хурмы, хач, выбитые зубы, «ребята, хватит». Приезжие его тоже бесят, а с другой стороны – он будто мажется дерьмом, слушая Сашкино хвастовство.

– Теперь-то они там не такие борзые. Говорят, рынки вообще снесут скоро все по Москве. Ну и класс.

Саня смеется, затягивается. Молоденький официант снова пробирается к их столу, повторяет, что курить только на палубе, в зале нельзя.

– Ой, да уймись ты… – морщится Саня, тушит сигарету в салатнице, втыкает в помидорину. – Были помоложе, херню пороли, канеш. Там, по клубешникам ходили, прикалывались над быдлом. Клали мордой в пол. Один раз чья-то телка вскинулась, давай орать, типа, чё ее парня обыскивают, по какому праву. Я ей говорю: да мы права найдем, ты успокойся. Но бабы, они ж как заведутся, не слышат ни хера…

– Саш, хватит, – говорит Дашка не своим, каким-то глухим обесцвеченным голосом. Саша косится на нее, хлопает еще стопку.

– Да ладно, нормально все тогда было, – говорит. – Не начинай. Илюха ж понимает всё, что баб надо воспитывать. Да, Илюх?

Илья не кивает. Ему давно надоели и пьяное хвастовство, и пьяные танцы совсем рядом, чей-то зад в леопардовой юбке мелькает прямо у стола, грозя свернуть тарелки. Музыка бахает – Сердючка, неизменный спутник свадеб, дней рождений и поминок.

– Где туалет здесь? – спрашивает.