Сезоны

Первый был в четвертом классе. Волновался страшно: три пятерки, одна четверка за изложение. С тех пор ненавижу излагать чужое. Все другие экзамены, а их в жизни было около семи десятков, воспринимал равнодушно.

В пятом — мама водила меня в музыкальную школу на экзамен. Сказали, что слух у меня очень хороший. Но не учился — денег не было.

Победа

До нее были сводки Совинформбюро. Были разговоры в детском саду о том, что «Мы фашистских гадов победим, а Гитлеру и Герингу под зад пинка дадим». Были рисунки для наших героев-красноармейцев. Были песни на утренниках: «Вставай, страна огромная», «Мы не дрогнем в бою за столицу свою», «Есть на севере хороший городок», «Ой туманы мои, растуманы». Были страшные геройские фильмы: «Человек № 217», «Секретарь райкома», «Зигмунд Колосовский». Были нестрашные веселые фильмы: «Приключения бравого солдата Швейка», «Антоша Рыбкин» и «В шесть часов вечера после войны».

«У меня папу убили, мой папа герой», — говорила девочка Лена Рюмина из средней группы. Я завидовал ей: мой папа давным-давно ушел куда-то в тайгу и не мог быть героем. Убили кого-то у Полины Ивановны — нашей воспитательницы. Она закричала и выронила из рук тарелку со щами и обварила мне левую руку ниже локтя. Многое еще что было. А потом наступила победа.

Много солнца, радости. Иду по улице Карла Маркса. Прямо по самой середине. Все идут. Люди шумят, кричат, смеются, плачут. Чего плакать? Тепло. Войны нет. Иду, важно смотрю по сторонам.

— Эй, шкет, подержи-ка! — парень с желтой фиксой в кепке-восьмиуголке протягивает мне край длинного лозунга. Я еще больше заважничал. Наверняка все смотрят на меня. Парень полез по водосточной трубе — в зубах другой конец. Теперь все на него смотрят. Долез до второго этажа, привязал к трубе свой край полотнища. Спустился. Взял у меня мой конец и полез на другую водосточную трубу.

Лозунг полощет ветром. Читаю:

«Наше дело правое — мы победили!»

Заметил, что последняя буква новая, а предпоследняя была «М». Ну конечно же я знал, что так и будет. Все знали!

А за войной с Японией не уследил — очень уж быстро кончилась.

Нелегальщина

«Декамерон». Ничего не понимал, но что-то смешило и смутно волновало. В конце 45-го японские открытки с голыми. Смотреть было стыдно, но смотрел. Еще «Сократические сочинения» Ксенофонта Афинского. Читал только потому, что мама сказала: «Это тебе еще рано». Скучнейшая книга! Однако уловил, что глаза навыкате, большой рот, картошкой нос и громадные, как у слона, уши — не так уж и плохо.

1946 год

Зима. Стоим в очереди за жмыхом. Мы — днем, мама — ночью. Нашей Зорьке, которую мама купила козленком два года назад за девять тысяч, нечего есть. Нам тоже нечего есть. Мы с Андреем очень любим жмых.

Социализм и коммунизм

Этими понятиями интересовался давно, когда еще в школу не ходил.

Мама сказала: «Социализм — это когда «кто не работает, тот не ест». Мне было понятно, но не совсем: никто ведь из нас, мальчишек и девчонок, не работал. Но мама объяснила, что мы еще маленькие и за нас работает она, и она нас кормит и одевает, а когда мы вырастем, а она состарится, как бабушка Агаша, то тогда будем работать мы и кормить ее. То, что мама работала в школе за троих (тогда учились в три смены), это правильно: одну смену за себя, вторую — за Андрея, а третью — за меня. Жаль только, что у мамы поэтому совсем не было свободного времени.

Андрей сказал: «Коммунизм — это «от каждого по способности, каждому по потребности». Андрей все знал; он учился уже в четвертом классе и был круглым отличником.

Что такое «способности», я тоже знал, потому что учительницы, каких я помню, говорили моей маме, что я мальчик очень способный, но рассеянный, неусидчивый и невнимательный. Что и Андрей объяснил довольно просто: «Ты, например, хочешь заводную машину? Ну вот…»

И тогда я понял, что в коммунизме мне при моих способностях будет очень хорошо.

Ходят слухи

Витька Жуков, мой сосед по дому, стащил у меня старую волейбольную покрышку. Я его поймал. Он божился и «давал зуб», что обязательно притащит ее мне. Соврал. Попутал — во второй раз: «Смотри. Ноги выдерну, спички вставлю». Опять надул. В третий раз подкараулил его и сразу же дал по шее.

Сильно дал. Он заревел, отбежал в сторону, слезы вытер и как завопит:

— А твой отец золото украл! Он вор! Вор! Вор! И все говорят, да! И правильно, что его расстреляли!

Помню только, что лежал я на Витьке, за уши держал его голову и изо всех сил бил ее о булыжники мостовой. Витька был уже без сознания, а я все долбил и долбил его головой о камни. Наверное, бы убил. Говорят, оттащила какая-то женщина. Говорят, что когда волокли меня домой, я рычал, царапался, кусался, визжал. А потом…

В первый раз в жизни со мной случилась истерика. — Кричал, захлебываясь: «Мама! Мамочка милая! Мой папа вор?! Да?.. Его расстреляли? Да? Ой мамочка, мамочка, мааа…»

Мама моя прижала меня к себе, гладила мою голову, целовала в висок и говорила негромко и быстро-быстро:

— Нет-нет-нет. Нет, Пашенька, не слушай никого, нет-нет…