Сфера 17

Николас остановился в дверях. Ноги приросли к полу.

Эрвин смотрел на него тревожно, почти испуганно, и с покорной печалью. Сейчас он как никогда напоминал прирученного зверя, только провинившегося и брошенного. Николас закусил губу. Он чувствовал острую жалость. Понимал, что Эрвин считает себя виновным, и стыдился, потому что должно было быть наоборот.

Молчание затягивалось. Николас впился ногтями в ладонь. Заговорить должен был он, потому что всегда умел это лучше Эрвина. Он судорожно облизнул губы и выдавил первое, что пришло в голову:

— Если нужно, чтобы я не приближался…

— Нет, — мгновенно ответил Эрвин. — Уже не нужно. Ник, я… очень рад, что ты пришёл. Я очень хотел, чтобы ты пришёл.

Он напрягся. Подался к Николасу всем телом. Улыбнулся белыми губами. Глаза заблестели, по жилистой шее вверх-вниз прокатился кадык. У Николаса дёрнулось в груди — так болезненно, что на миг в глазах потемнело. Он быстро прошёл вперёд, сел в кресло у кровати и взял Эрвина за руку. Эрвин смотрел на него неотрывно, почти молитвенно. Пальцы у него оказались холодные, но такие же сильные, как прежде: они стиснули руку едва не до хруста. Николас улыбнулся; губы дрожали. Он сказал какую-то нелепость: кажется, спросил, не собьётся ли настройка, и Эрвин ответил, что уже сбросил её.

Я виноват, хотел добавить Николас, я должен был оставаться в машине, и тогда бы ничего не случилось. Но он промолчал, потому что дело было в другом.

К тому же Эрвин явно понимал ситуацию иначе.

Это само по себе пугало. Выбивало почву из-под ног. Эрвин сиял, точно не верил своему счастью, он словно нечаянный подарок получил и теперь сомневался в своём на него праве… Несколько раз он пытался что-то сказать, но не решался. Николас каждый раз вздрагивал, гадая, что услышит и боясь этого. Но Эрвин только улыбался, счастливо и доверчиво. Так прошло несколько минут. Николас чувствовал мучительное стеснение, и всё же оно было предвестником лучшего.

Обошлось.

В этом обыденном слове вдруг обнаружились бездны смысла. Доверие, надежда, любовь. Всё обошлось, умирать не нужно, боль пережита и ушла в прошлое. «Тропик» прыгнул в плюс-пространство, жизнь не закончена, они не потеряли друг друга.

…Прямой эмоциональный контакт, подумал Николас, я понимаю. Эрвин, ты снова пытаешься забрать всё себе? Не надо. Ты уже взял достаточно. Оставь мне хоть что-нибудь. Поделись…

Эрвин наклонил голову к плечу. Рука его теплела в ладонях Николаса. Николас взял его за обе руки, сложил, переплёлся с ним пальцами. Он всё подыскивал слова, но так и не нашёл нужных. В конце концов Эрвин заговорил первым.

— Я не хотел обманывать, Ник, — сказал он. — Если бы не это всё… — он на мгновение прикрыл глаза, — я бы никогда не вернулся в личность Алзее. И не было бы обмана.

Почему ты не собирался возвращаться, хотел спросить Николас, но промолчал: было не время для таких вопросов.

— В машине я думал, может, действительно умереть, — продолжал Эрвин совершенно спокойно; у Николаса волосы стали дыбом, — так было бы честно. Но там был Найру Тин. Он любит всё доводить до конца. Он ведь взорвал «Лепесток»?

— Да, — без голоса ответил Николас. У него перемкнуло в горле.

— Я боялся, — просто сказал Эрвин.

Николасу всё казалось, что от соприкосновения их рук в Эрвина возвращается жизнь, и теперь жизнь достигла его глаз: они вновь стали ясными и горячими.

— Потом я подумал, — сказал он, — что меня должны расстрелять. Как интервента. Может быть, лучше не дожидаться. Но я не мог… уйти так. Я должен был сначала узнать.

— Что?

— Ник, — сказал он, и показалось, что голос дрогнул, — ты меня простишь?

Николас потерял дар речи. С минуту он не мог ничего ответить и к концу этой минуты с ужасом осознал, что Эрвин считает его промедление — колебаниями. Тогда он неуклюже наклонился вперёд и поцеловал ему руку, сначала костяшки пальцев, потом запястье; неловко было из-за глупой картинности жеста, но лучше уже так, подумал он, чем сидеть и молчать, лучше так… Ник, сказал Эрвин полушёпотом, приподнялся, одеяло сползло с его плеч, и стали видны края заживляющих бинтов, наклеенных на спину. Мышцы его напряглись. Ник, я…

— Ты с ума сошёл, — сказал Николас, не поднимая лица; щекой он прижимался к тыльной стороне эрвиновой ладони. — Я дважды обязан тебе жизнью. Мы все тебе обязаны. Нет, вероятно, не простим. Товарищ Зондер намерен вручить тебе орден, только не знаю, какой.

— Что? — переспросил Эрвин недоумённо. Николас поднял глаза и тихо засмеялся от радости: ему так знакомо было это выражение на лице Эрвина. Точнее, отсутствие всякого выражения. Комбат Фрайманн всегда так смотрел, когда ему докладывали нечто противоречащее здравому смыслу.

— Я связался с Циа, — сказал Николас. Углы его рта сами собой тянулись в стороны. — Я тоже должен был узнать. Эрвин… но ты же не вёл интервенцию. Тебя не в чем обвинить. Мы можем только благодарить тебя. Нет состава преступления…