Сфера времени

Черная гладь манила прохладой. Где-то плескалась рыба. Скинув с себя липкую от пота рубаху, Фрося зашла в воду. Намылилась, смывая недельную грязь, трупный смрад и чужое горе. С остервенением оттёрла руки. Казалось, под ногтями засела та самая земля. Ополоснулась, умылась и поплыла, разгоняя боль в ноющих мышцах. Накупавшись вдоволь, набрала беззубок, отчистила их от створок, песка и сварила суп, приправленный лишь диким луком да солью. Наполнила плошку и, опершись на дерево, отпила горячую жидкость. Жуткое путешествие окончилось, начался откат от пережитого. Корка безразличия потрескалась и спала. Пришла боль от детских страданий, от тихого: «Тата, это мой тата», от невозможности что-то сделать, как-то помочь. А ведь смерть этого села не войдет ни в одну летопись. Никто из монахов не напишет: «Веснушчатая девочка Ретка собственноручно хоронила родителей. Сыпала землю на общую могилу, но глаза её оставались сухи». Ефросинья уже не сдерживала всхлипы. По щекам текли слезы.

Средневековый мир жесток, и кому, как ни ей, знать это. Здесь законы и защита сосредоточены в городах, но и те могут стать ловушкой, случись осада или чума. Поэтому выбирать по большому счету не из чего. Сёла разоряют степняки, города жгут свои же. А через двадцать три года и вовсе придёт беда — запылают пожары по всей земле. Отгремит первым набатом Калка, потом четырнадцать лет покоя, и падёт под копытами Батыя Рязань, погибнут на Реке Воронеж князья Рязанские, Муромские да Пронские, ибо опоздает Юрий Всеволодович. Позже будет взят и разорён богатый Владимир, только пять дней сможет удержать осаду новорожденная Москва, умоется в крови Козельск. Через два года монголы сравняют с землёй и Муром, и Пронск — прервётся род Святославовичей. А Батый пойдет дальше. И нигде на Руси спокойно не будет. Прячься в лесной чаще или живи в городе — всё одно. История пустит стрелу, и та не остановится, пока не поразит все цели. Но перехватить её полет нельзя, иначе полетит мир в Тартар. Без Калки не будет Угры. Без Ига не будет объединения Земель Русских. Тем не менее, придётся попытаться выжить в мясорубке событий. Подготовиться. Благо время есть. Сидеть в избе посреди чащи и ждать банду разбойников или отбившийся отряд кочевников — глупо. Это чистое везение, что тогда, поздней осенью, ей попался Юра со своей десяткой, а не те, кто разорил деревню.

Значит, необходимо убедить Давида забрать её в Муром. А оттуда она рано или поздно переберётся в Новгород, куда монголы так и не дойдут, да и вообще там спокойнее да уровень жизни получше.

Женщина помнила слова дружинника о том, что он не может, но и понимала, что раз он вернулся, то скорее всего или ему нужно чего, или долг за лечение отдать хочет. Украшения ведь она не взяла.

Так и размышляла, пока не заснула, завернувшись в плащ.

Praeteritum VIII

Он же с твердостию слово дав ей, яко имать пояти ю в жену себе. Сия же паки, яко же и преже то же врачевание дасть ему, еже преди писах. Он же вскоре исцеление получи и поят ю в жену себе.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Утро наступило слишком быстро. Спиной Ефросинья ощущала под собой каждую веточку, каждый камушек. Над ухом жужжал комар, а шерстяной плащ пропитался влагой и стал тяжелым. С реки полз плотный, молочно-белый туман. Зябко поежившись, женщина побрела домой. Во дворе стояла тишина. Небольшой отряд спал. Стараясь никого не разбудить, хозяйка разожгла костер, поставила греться воду. Из дома высунулась Ретка, юркнула обратно и вышла уже с крупой.

— Шла бы ты да поспала, матушка. А я покашеварю. Знаю, где что стоит, не спутаю.

Фрося с благодарностью кивнула и пошла досыпать на Реткино место.

Проснулась она уже, когда в доме никого не было, а двор гудел, словно улей. Тело ныло. Обгоревший нос шелушился. Умылась, причесалась, оделась в легкое льняное платье, измазала на себя треть запасов глицерина и села завтракать оставленной на столе кашей. Никто её не тревожил.

Уже после, когда она мыла за собой посуду, к ней подошли Давид и седоволосый старец.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил дружинник.

— Сносно. Вы поговорить хотели? Пойдемте в дом, — ответила Ефросинья.

Лишь прикрылась деревянная дверь, отрезая избушку от летнего зноя, как Давид развернулся и без вступления выдал:

— Я согласен взять тебя в жены!

Ефросинья удивлённо приподняла брови. Ни в какие «жены» она не метила.

— С чего это вдруг? — вопрос был полон скепсиса.

— С того, что я дал клятву выполнить любое твое желание и не исполнил.

— И в качестве сатисфакции решил на мне жениться? — Сказать, что она была удивлена — ничего не сказать. Столько лет изучать быт и культурные особенности и всё равно не понимать, что в головах творится у средневекового человека, было обидно.

— Что? — не понял Давид.