Сфумато

Он шёл домой и понимал, что приедут за ним не сегодня, эта служба всегда любила дать человеку помучиться, любила понаблюдать за ним, информацию почитать, куда он бегал, где помощи искал и что говорил. И ещё беспокоило, что никто не проводил скрытого наблюдения, не шёл за ним. Неужели даже неинтересно, что он будет делать? Это могло означать только одно — вся информация о его активности уже собрана и ждёт реализации. Нужна только команда.

Иван Павлович остановился. Домой или к Виктории? И пошёл в сторону дома Виктории Марковны.

Виктория Марковна открыла дверь сразу. Она ждала.

— Ты пришёл?

— Да.

— Ты же знаешь, кто теперь ведёт дело.

— Да.

— И зачем тебе это?

Иван Павлович зашёл.

— Какая разница, откуда меня заберут? — ответил он вопросом на вопрос.

Хлопоты с Семёном Ефимовичем заняли время до вечера. Приезжали врачи и полиция. Диагноз — инфаркт — был очевиден для первых и неинтересен для вторых, но процедуры длились долго. Наконец тело увезли в морг. Маша осталась дома одна. Это было непривычно и страшно, но вовсе не занимало её сейчас. Она быстро собралась и пошла в полицейский участок.

Дежурная смена была другая, и Машу никто не узнал. Пускать её не хотели, но она сказала, что ей велено ждать Станислава Соколовского.

— Кем велено? — резко спросил дежурный. — Он не за нами числится уже.

— Руководителем следственно-оперативной группы УПБ, — ответила Маша так, как велел Сергей Петрович.

Дежурный замолчал и показал ей на скамью в коридоре. Ждала она чуть больше часа. Стемнело. Ждать было страшно, но выбора не было. Не верить Сергею Петровичу она не могла. Некому было больше верить. Но страх усиливался.

— Мы защищаем страну, — говорил ей Сергей Петрович во время их долгой беседы.

Точнее это он говорил, а она иногда отвечала на его вопросы.

Он объяснял, что борется с внутренним врагом, который страшнее всего. Обещал объяснить всё потом. Позже. Когда с неотложными делами разберётся.

— Неотложные дела — это Стаса выпустить? — спросила она, набравшись смелости.

— И это тоже, — мягко ответил он.

Потому она и сидела сейчас здесь, из-за этого «и это тоже». Сжимала кулачки и таращила глаза, чтобы не уснуть, и, когда почти уснула, Стас появился в конце коридора, оттуда, где была лестница на второй этаж.

Они поздоровались молча, вышли и пошли, взявшись за руки, будто и не было ничего.

— Нас направят в эту школу? — спросила Маша.

— Да, — ответил Станислав.

— Она правда для избранных?

— Не для всех.

— Она в Москве?

— Она в нулевом кластере, там, где была Москва, — словно повторяя чужие слова и оценивая их вес, проговорил Станислав, — у реки.

— Они следили за нами всё время с твоего приезда? — спросила Маша о том, о чём побоялась спросить у Сергея Петровича.

— Могли и не уследить, — улыбнулся Станислав.

— И ещё скажи, — задала она вопрос, что мучил, — правда, что Стёпка умер?

— Да. Самогон он пил на дихлофосе вчера. От того и одурел. И умер. А травма несерьёзная у него.

Маша снова задумалась.

— А что скажут друзья его?

— Они уже сказали. Это и сказали. Домой ушли. Им страшно, Маша. И они будут молчать и бояться всю жизнь.

— Кого?

— И нас тоже. Пойдём, мне сказали, что все у Виктории Марковны.

— Кроме Семёна Ефимовича, — сказала Маша, — он умер. Мне его жаль. Но он не был мне отцом.

— Мне это тоже сказали, — ответил Станислав.

По коридору поселковой больницы не торопясь прошёл мужчина. Он зашёл в палату, где без сознания лежал Степан Пуховцев, сын арестованного накануне тракториста. Мужчина подошёл к нему, достал из кармана небольшой шприц с мутной жидкостью, умело вставил иглу в вену на предплечье безжизненной руки и сделал инъекцию.

Постоял минуту, посмотрел, как остановилось дыхание взрослеющего мальчика, и вышел.

В конце коридора его ждал главный врач — усталый пожилой мужчина в чистом халате — с незаполненным формуляром истории болезни в руках.

— Причина? — с опаской тихо спросил он, заглянув в светло-серые, казавшиеся лишёнными зрачков, глаза мужчины.

— Отравление суррогатами алкоголя, — ответил тот и неторопливо ушёл.

Часть 3 Уроборос

Пролог

Солнце только начинает светить, и лучи бьют сквозь просветы между стволами голых деревьев. Холодно — то ли апрель, то ли начало мая, почки лишь начинают набухать и не верят холодному свету. Снег лежит островками, а в оврагах, на склонах, к северу, остаются хрусткие его пласты, иногда даже глубокие. Снег в них не рыхлый и не липкий, он спёкся и готов стечь в ручей, что уже безо льда и течёт внизу.

Человек бежит, он попал босой ногой в такую залежь умирающего снега и побежал дальше: останавливаться нельзя, это он знает наверняка.

У человека большое имение. В нём парк — как лес из его вологодского детства, он так хотел, чтобы не было следов ландшафтного дизайна, чтобы лиса или заяц из кустов.

И теперь он бежит по своему парку, зная, что убежать некуда — имение огорожено шестиметровым забором.